Людмила Улицкая - Семеро святых из деревни Брюхо

Двор возле Дусиного дома. Во дворе худая женщина с больной девочкой, завернутой в одеяло, согнутая пополам старуха Сучкова, Надька – молодая баба, красивая, но с подбитым глазом, беременная Вера, совсем юная, почти девочка. Поодаль, привалившись спиной к забору, дремлет одетый в городскую изношенную одежду Голованов.

Из дома слышится стройное пение. Поют акафист Божьей Матери. Пение, то затихая, то усиливаясь, то переходя в ритмическое чтение псалмов, будет звучать все время.

Антонина, в монашеском одеянии, в апостольнике подходит к крыльцу с полными ведрами. Увидев посетителей, выплескивает воду на землю и уходит откуда пришла.

ВЕРА. Уж который раз за водой идет. Чего ж она ее все выливает?

ХУДАЯ. Видать, не в воде дело. Смотри, колодец-то радом, а она вон куда ходит...

СУЧКОВА. В колодце вода низовая, мутная да кислая. А там ключ святой.

ВЕРА. А чего ж она ее выливает? А в тот раз прям с крыльца выплеснула.

СУЧКОВА. Это по Дусину слову: если зверь нечистый или человек сренется, или колокол грянет, или еще чего, не знаю, то вода и портится. Уж ни на мытье, ни на питье Дуся нипочем ее не примет.

ХУДАЯ. А правду говорят, что она не ото всех берет?

СУЧКОВА. Не, брать берет. Еду только не ото всех есть станет. Другой раз возьмет, да и раздаст. А подарки-то она брать любит. Платки как еще берет, и простые, и хорошие. И шали у нее есть, даже и золотого шитья. Она любит. А сама носит только платок белый, простой, вроде как фатой его повяжет и постирать не дает. А тут было годов десять или поболе платки у ней в сундуке сами собой погорели. Запахло вдруг тлелым у нее в келье, и уж по всей деревне понесло. Обыскались, где тлеет. А на другой день сделался у ней в келье воздух черен и дух смрадный, открыли сундук, а там одни уголья от платков.

ВЕРА. Ну и что она, Дуся-то?

СУЧКОВА. Дуся – в слезы. Как же, говорит, я теперь моих доченек одену, без платочков-то... Это, говорит, все Маня Горелая, она навела. Но тут-то она ошиблась, Маня в ту пору в Дивеево ходила, ее тут и не было.

Вера подбирается к окну, заглядывает внутрь.

ВЕРА. Батюшки-светы! А хлебов-то, хлебов! И несут, и несут. И считают. На что им столько?

НАДЯ. Отберут, если прознают. Нас с Пасхи два раза обкладывали. Сперва хлебом обложили, а потом медом. Знают, что мой Петр Фомич пчелок водит. Дай-ка гляну...

СУЧКОВА. Молчала бы лучше.

Надя оттесняет Веру от окна, заглядывает. Хватается за макушку.

НАДЯ. Ой!

ВЕРА. Ты чего?

НАДЯ. Вроде камушком кто лупанул... Смотри-ка!

Появляется Маня Горелая. Зипун на голове.

Подол задран, в подоле камушки. Достает камень, бросает в Надьку.

НАДЯ. Ой!

СУЧКОВА. Мань, ты чего обижаешь-то ее? Она, может, за помочью пришла, цельный день ждет, ты за что ее...

МАНЯ. Шуба волчья сукном крытая да ложек дюжина из барского дома... Ой, придавили тебя, придавили...

СУЧКОВА. Какая шуба, Маня, какая шуба? Ты чего на меня наговариваешь? Не брала я никакой шубы.

МАНЯ. Брала, брала. На спине и лежит. О, придавила-то как. И ложечки серебряные... Все воры, все... Кроме Дуси. Она дура. Иди, иди к Дусе, она тебя выпрямит. А ты потом будешь серебряными ложечками по огненной сковороде шкрябать...

Сучкова крестится, пятится.

СУЧКОВА. Окстись, Маня. Не говори напрасно.

Антонина с полными ведрами проходит мимо Мани.

МАНЯ. Иди, иди. Исцелит тебя святая колода во имя пера, пуха и глухого уха! Исцелит... (Пляшет вприсядку.)

Антонина выплескивает воду из ведер, ставит ведра наземь. Машет рукой и снова уходит.

ХУДАЯ. Опять ей воду испортили...

СУЧКОВА (Мане). Что говоришь-то, сатана!

Сучкова прячется за угол дома. Маня достает камень и бросает в Надю.

НАДЯ. Ты за что меня бьешь, Манечка?

МАНЯ. Небось, меду принесла?

НАДЯ. Принесла.

МАНЯ. А на что принесла?

НАДЯ. А гостинца Дусе, Манечка. В другой раз и тебе принесу.

МАНЯ. Нужен мне твой мед. Намажь им дырку-то свою, кошель лохматый. Хочешь быть етой, а будешь битой.

Маня, почесываясь, отходит. Садится наземь, очищает босые пальцы ног от грязи.

Сучкова высовывается из-за угла.

СУЧКОВА. Вот ведь злодырка, всех оговорит... И всюду суется, всюду лезет. Все ей надо... Надь, а ктой-то тебя так? Петр Фомич, что ли?

НАДЯ. Петр Фомич ни в жисть меня не тронет. Это я малек загуляла в Степанищеве, и прибила меня мужикова баба. А Петр Фомич меня жалеет. Поди, говорит, к Дусе, попроси, чтобы отстать тебе от этого дела.

СУЧКОВА. Это ей ничто, ничто... Она тебе сухарика даст молёного, и отойдет. У ней молитва крепкая: и больных исцеляет, и бесов изгоняет. Лет, что ли, пять тому или семь в Латырино мальчонка утоп, так отец его бездыханного взял да верхами прямо к Дусе. Она мальчонку и подняла. Из мертвых восставила. Совсем здоров стал. Только через год обратно утоп.