Алексей Слаповский - Мои печали и мечты (Сборник пьес)

ГРАМОВЕЦКИЙ. С удовольствием! И я на суде наконец скажу о тебе все, что знаю!

ГРАМСКОЙ. Да что ты знаешь?

ГРАМОВЕЦКИЙ. Все!

ГРАМСКОЙ. Что именно? Конкретно!

ГРАМКО. Ребята, бросьте! Вы же друзья, нехорошо так. Кто-то, возможно, бандит. Я говорю — возможно. Сегодня он бандит, завтра убит, извините за рифму. Или сидит в тюрьме. Или пока разгуливает на свободе. Все преходяще. А вот дружба — вечная категория. Разве не так?

АЛИНА. О чем вы говорите? Надо о нем! Извините… Можно мне сказать?… Восемь лет я …. я знала… его… И все восемь лет… Сейчас такой момент, что мне не страшно и не стыдно… Восемь лет я собиралась признаться ему, что люблю его. И не успела. Он ушел и никогда не узнает. Я виновата. Мы все виноваты перед ним. Он собирался уехать, он приходил ко всем, и никто не догадался протянуть ему руку помощи. Никто! Ведь он не уезжать собирался, он чувствовал, что погибнет! Он просил каждого: помоги мне, спаси меня! Никто не спас, никто не помог!

ГРАМСКОЙ. Вы не правы. Если бы он действительно высказал просьбу…

ГРАМОВЕЦКИЙ. Молчи! Она права. ( Грамко .) И ты прав. Мы друзья. Нужно держаться друг друга, ибо только здесь, в провинции должен возродиться великий дух великой России! А что мы делаем? Мы топим друг друга! Подсиживаем! Грыземся! Я первый глотку перерву тому, кто перейдет мне дорогу! Это хорошо? Это гнусно! Мы отторгаем самое лучшее и талантливое, и лучшие люди или подыхают или уезжают, оставляя наш город на разграбление и поношение бездарям, продажным чиновникам, двуличным журналистам, бандитам, а главное — той серой безликой массе…

Появляется МАТЬ. Грамовецкий умолкает.

МАТЬ. Вы кушайте. Вы что-то плохо кушаете.

ГРАМСКОЙ. Мы кушаем.

МАТЬ. Вот салат с креветками. Он очень любил. Попробуйте, попробуйте!

ЭЛИНА. Мы пробуем, мама. Очень вкусно.

МАТЬ. У него был тонкий аристократический вкус. Он вообще был аристократ в душе. Я рада, что вы пришли. Спасибо вам.

ГРАМСКОЙ. Это вам спасибо. Воспитали гражданина, гражданственней которого нет никого среди нас.

ЭЛИНА. Человека, человечнее которого нет никого среди нас.

ГРАМКО. Самоотверженца, самоотверженнее которого нет никого среди нас.

ИРИНА. Он был умнее всех нас.

ГРАМОВЕЦКИЙ. Да просто гений, что там говорить!

АЛИНА. Ему нужно поставить памятник высотой с десятиэтажный дом. Я предлагаю написать совместное заявление, чтобы его захоронили в кремлевской стене.

МАТЬ. Спасибо. Спасибо. Вы кушайте, кушайте.

Уходит.

ГРАМОВЕЦКИЙ. Салат, видите ли, из креветок он любил. Пижон дешевый! Как был холоп по рожденью, так и остался холопом!

ГРАМКО. И трусливым, очень трусливым при этом, хотя и…

ГРАМСКОЙ. Хам. Просто хам. Алкоголик и хам.

ЭЛИНА. Притворщик, обманщик, изменщик.

АЛИНА. Да дерьмо просто, что тут говорить-то.

ИРИНА. Сволочь. Однозначно — сволочь. Таким и жить-то не нужно.

Является ГРАМОВ. Некоторое время все смотрят на него.

ГРАМОВЕЦКИЙ. Роднуля ты мой! Проспался?

ГРАМОВ. Давно не пил… Развезло, извините… Или сотрясение мозга у меня, и я от этого ослаб. Я ведь в ментовку недавно попал. Сковырнулся там с высокой лестницы на бетонный пол — и хоть бы что. А до этого там, говорят, человек погиб. Оступился, упал — и…

ГРАМОВЕЦКИЙ. Рожденный повешенным не утонет.

ИРИНА. Что значит — рожденный повешенным? Выражайся точнее.

ГРАМОВЕЦКИЙ. Вечно ты цепляешься к словам.

ГРАМОВ. Странный сон мне приснился… Мы сегодня прощаемся, и сон прощальный. Будто я умер и вижу собственные похороны.

ГРАМОВЕЦКИЙ. Обычное дело. Я как выпью, даже засыпать боюсь, один и тот же сон: лежу в гробу в смокинге, в галстуке-бабочке и с босыми ногами. Суки, ору, обуйте ноги-то, они ж воняют!

ЭЛИНА. Дайте сказать человеку!

ГРАМОВ. Спасибо, Эля. Да. Пора произнести прощальную речь… Я уезжаю. Я давно уже знал, что мне надо уехать. Но не мог понять, почему. Нет, в детстве было все понятно. В детстве я знал, что буду капитаном дальнего плавания! И открою какой-нибудь Магелланов пролив. То есть, конечно не Магелланов, а какой-нибудь еще. Ведь не может быть, чтобы все было открыто! Не может этого быть. А потом… Потом все это забылось. Я не стал капитаном дальнего плавания. Я не открыл Магелланова пролива. Правда, у меня появилась другая мечта. Я захотел стать художником кирпича, бетона и стекла. Я мечтал перестроить этот город, построить его, как свой дом… Нет, я не об этом… Я жил… Просто жил… И вдруг понял — надо уехать! Но почему? И я решил, что терпеть не могу этот город, который сам же и построил, хоть и не весь. Ненавижу его. Ненавижу свое дело. То есть, верней, условия, в которых приходится… Я решил, что никому здесь не нужны мои мозги, мой… Я решил, что все мне до смерти надоели. Терпеть вас не могу. Ненавижу вас. И вот понял…