Уильям Шекспир - Антоний и Клеопатра

Ведь так меня он часто называл.

О нет, зачем пить этот сладкий яд?

Как можно помнить обо мне, чья кожа

Черна от жарких поцелуев солнца,

Изрезана морщинами годов?

А ведь когда здесь был лобастый Цезарь,

Я царским лакомством слыла. Помпей

Не мог свой взор от глаз моих отвесть 17

И в них искал он жизни, умирая.

Входит Алексас.

Привет тебе, владычица Египта!

С Антонием не сходен ты ни в чем,

Но ты был с ним, и близостью своею

Он в золото преобразил свинец.

Ну, как мой несравненный Марк Антоний?

Последнее, что сделал он, царица, —

Прижал к губам — еще, в последний раз —

Бесценную жемчужину вот эту.

Его слова вонзились в сердце мне.

Пусть мне вонзятся в уши.

Он сказал:

"Друг, передай великой египтянке,

Что верный римлянин ей посылает

Морской ракушки клад — ничтожный дар.

Но что сверх этого повергнет он

К ее ногам бесчисленные царства".

"Скажи, — прибавил он, — что весь восток

Подвластен будет ей". Тут он кивнул

И на коня вскочил. А конь могучий

Ответ мой громким ржаньем заглушил.

Скажи мне, был он грустен или весел?

Как день, когда ни холодно, ни жарко,

Антоний был не грустен и не весел.

Вот человек! Заметь же, Хармиана,

Заметь, как он разумно вел себя.

Он не был грустен, чтоб не приводить

Сподвижников в унынье; не был весел,

Свидетельствуя этим, что в Египте

Оставил, помыслы свои и радость.

Смешенье дивное веселья с грустью!

А кто сравнится с ним в том и в другом?

Никто! — Встречал ли ты моих гонцов?

Да, госпожа, — не меньше двадцати.

Зачем ты посылаешь их так часто?

Тот день, когда ему не напишу,

Да будет злополучнейшим для мира! —

Бумаги и чернил 18мне, Хармиана. —

Благодарю, Алексас. — Хармиана,

Ну разве Цезаря я так любила?

О, Цезарь доблестный!

Что? Подавись

Восторгом этим, глупая. Скажи —

Антоний доблестный!

Отважный Цезарь!

Клянусь Изидой, разобью тебе

Я губы в кровь, коль с Цезарем еще раз

Равнять посмеешь мужа из мужей.

Прости за то, что песню я запела

На твой же старый лад.

Тогда была

Девчонкой я неопытной, незрелой;

Была холодной кровь моя тогда.

Пойдем же, дай бумагу и чернила.

Гонца вслед за гонцом я буду слать,

Пока не обезлюдеет Египет.

Уходят.

Мессина. Покой в доме Секста Помпея.

Входят Помпей, Meнекрати Менас.

Коль боги справедливы, пусть они

Помогут нам, чье дело справедливо.

В их промедленье, доблестный Помпей,

Не следует усматривать отказа.

Пока мольбы напрасные мы шлем,

Теряет ценность то, о чем мы молим.

Но часто просим мы себе во вред,

И боги мудро отвергают просьбы,

Спасая нас. Так иногда во благо

И тщетная мольба.

Успех за мной!

Народ ко мне расположен, и море

В моих руках. Могущество мое,

Как месяц прибывающий, растет,

Идя, как я надеюсь, к полнолунью.

Антоний обжирается в Египте

И не покинет пира для войны.

Октавий Цезарь выжимает деньги,

Теряя тысячи сердец. Лепид

Льстит им обоим, слыша лесть в ответ,

Но их не любит, а они Лепида

Ни в грош не ставят.

Цезарь и Лепид

С немалым войском двинулись в поход.

Неправда! От кого ты это слышал?

От Сильвия.

Ему приснилось, верно.

Известно мне, что в Риме ждут они

Антония. — О шлюха Клеопатра!

Пусть волшебство любовное заставит

Расцвесть твои поблекнувшие губы!

Пусть чародейство красоте поможет,

А похоть — чародейству с красотой.

Мозг сластолюбца отумань пирами;

Соблазнами эпикурейской кухни

Дразни чревоугодника, и пусть

Утонет честь его в обжорстве сонном,

Как в мертвых водах Леты.

Входит Варрий.

С чем ты, Варрий?

С известьем верным: ожидает Рим

Антония с минуты на минуту.

Уже давно покинул он Египет.