Бернард Шоу - Ученик дьявола

Джудит (бросаясь к нему). О, наконец-то, наконец-то ты пришел! (Хочет обнять его.)

Андерсон (отстраняясь). Осторожно, моя дорогая, – я весь мокрый. Дай мне раньше снять плащ . (Ставит перед очагом стул спинкой к огню, развешивает на нем плащ, стряхивает капли воды со шляпы и кладет ее на решетку очага и тогда только поворачивается к Джудит и раскрывает ей объятия.) Ну вот!

Она кидается к нему на грудь.

Не запоздал я? На городских часах било четверть, когда я подходил к дому, но городские всегда спешат.

Джудит. Сегодня они, наверно, отстают. Я так рада, что ты уже дома.

Андерсон (крепко прижимая ее к себе). Беспокоилась, голубка моя?

Джудит. Немножко.

Андерсон. Да ты как будто плакала?

Джудит. Так, чуть-чуть. Не обращай внимания. Теперь уже все прошло.

Звук трубы где-то в отдалении.

(Испуганно вздрагивает и отступает к креслу с резной спинкой.) Что это?

Андерсон (идет за ней, ласково усаживает ее в кресло и сам садится рядом). Король Георг, больше ничего, моя дорогая. Сбор в казармы, или сигнал на перекличку, или вечерняя зоря, или приказ седлать, или еще что-нибудь. Солдаты не звонят в колокол и не кричат в окно, если им что нужно, а посылают трубача, чтобы он переполошил весь город. Джудит. Ты думаешь, есть все-таки опасность?

Андерсон. Ни малейшей.

Джудит. Это ты говоришь, чтобы успокоить меня, а не потому, что а самом деле уверен.

Андерсон. Милая моя, опасность всегда существует в этом мире для тех, кто ее боится. Существует опасность, что наш дом сгорит ночью, однако это не мешает нам спать спокойным сном.

Джудит. Да, я знаю, ты всегда так говоришь; и ты прав. Ну конечно, прав. Только я, наверно, не очень храбрая – и в этом все дело. У меня сердце сжимается всякий раз, как я вспомню про солдат.

Андерсон. Ничего, дорогая; храбрость тем дороже, чем больших она стоит усилий.

Джудит. Да, должно быть. (Снова обнимает его.) Милый мой, какой ты храбрый! (Со слезами на глазах.) Я тоже буду храброй… вот увидишь: тебе не придется стыдиться своей жены.

Андерсон. Вот и хорошо. Очень рад это от тебя слышать. Так, так! (Весело встает и подходит к огню, чтобы посушить башмаки.) Заходил я к Ричарду Даджену, но не застал его дома.

Джудит (встает, не веря своим ушам). Ты был у этого человека?

Андерсон. Да ничего не случилось, милая. Его не было дома.

Джудит (едва не плача, как будто этот визит – личное оскорбление для нее). Но зачем ты туда ходил?

Андерсон (очень серьезным тоном). Видишь ли, в городе ходят толки, что майор Суиндон собирается сделать здесь то же, что он сделал в Спрингтауне: взять самого отъявленного мятежника – ведь он нас всех так называет – и повесить его в назидание остальным. Там он ухватился за Питера Даджена, как за человека с худшей славой в городе; и все считают, что здесь его выбор падет на Ричарда, по тому же признаку.

Джудит. Но Ричард сказал…

Андерсон (добродушно, перебивая ее). Хо! Ричард сказал! Ричард для того и сказал, дорогая моя, чтобы напугать тебя и меня. Он сказал то, во что и сам, пожалуй, рад бы поверить, да простит его господь! Страшно представить, каково думать о смерти такому человеку. Вот я и решил, что нужно предостеречь его. Я ему оставил записку.

Джудит (сердито). Какую записку?

Андерсон. Да вот, что я хотел бы сказать ему несколько слов по делу, которое его касается, и буду очень рад, если он зайдет сюда мимоходом.

Джудит (окаменев от ужаса). Ты позвал этого человека сюда?

Андерсон. Именно так.

Джудит (падает в кресло, прижав руки к груди). Хоть бы он не пришел! Господи, хоть бы он не пришел!

Андерсон. Почему ты не хочешь, чтобы я предупредил его об опасности?

Джудит. Нет, нет, пусть он узнает, что ему грозит… О Тони, скажи… это очень дурно – ненавидеть богохульника и дурного человека? Я его ненавижу. Он у меня из головы не выходит. Я знаю, он принесет нам горе. Он оскорбил тебя, оскорбил меня, оскорбил свою мать…

Андерсон. А мы простим его, голубка, и все забудется.

Джудит. Я знаю, знаю, что это дурно – ненавидеть кого-нибудь, но…

Андерсон (подходит к ней; шутливо-ласковым тоном). Полно, дорогая, не такая уж ты грешница, как тебе кажется. Самый большой грех по отношению к ближнему – не ненависть, а равнодушие; вот истинно вершина бесчеловечности. В конце концов, моя дорогая, если присмотреться к людям, ты сама удивишься, до чего ненависть похожа на любовь.

Она вздрагивает от непонятного волнения – даже испуга. Его забавляет это.