В. Розов: Вечно живые

Входит Марк. Завязывает перед зеркалом галстук.

Да, чтобы понять все это, надо быть или врачом, или умирающим. Это — тридцать второй мой воскрешенный.

Марк. Ты бы делала зарубки, как бойцы на винтовках, — убьют фашиста и зарубку делают. Так и ты, ну хотя бы на операционном столе.

Ирина. Ты меняешься, Марк, и не в лучшую сторону.

Марк. А я не понимаю, как это можно копаться в чьих-то потрохах, делать ампутацию, резекцию, а потом плясать от радости.

Анна Михайловна. Успех в любой профессии доставляет чувство удовлетворения и радости.

Марк. По-вашему, если гробовщик сделал отличный гроб — он потирает себе руки от удовольствия?

Анна Михайловна. Как это ни парадоксально, вероятно, да.

Марк. Тьфу!

Ирина. Тонкая натура, ты что прифрантился?

Марк. Концерт.

Ирина. Ври умнее, среды у тебя выходные.

Марк. Говорят тебе, концерт… шефский.

Ирина. Где это?

Марк. В клубе пищевиков.

Ирина(встает из-за стола). Спасибо, Анна Михайловна. Пойду запишу в свою тетрадочку.

Анна Михайловна. Не перегружайте себя, Ирина Федоровна. Я заметила, вы и по ночам пишете и пишете.

Марк. Действительно, что ты там, летописи, что ли, сочиняешь?

Ирина. Да. «Се повесть времянных лет»… (Ушла.)

Марк. Просидит она всю жизнь в девицах, помяните мое слово!

Анна Михайловна. Почему вы так решили?

Марк. Когда молодая женщина так исступленно работает — значит, она что-то заглушает в себе. (Привязывает белку к коробке.)

Анна Михайловна. Вы хотите унести эту белочку?

Марк. Да… Тут один мальчик именинник, по дороге зайду поздравлю.

Анна Михайловна. Мне кажется, ваша жена очень дорожит этой вещью.

Марк. Ничего… Я ей куплю другую игрушку.

Анна Михайловна. Вы бы поговорили с женой, Марк Александрович, у нее очень тяжелое настроение.

Марк. Да я вижу. И чего ей надо — не пойму. Поговорите вы с ней, Анна Михайловна. Мне самому просто невыносимо, иногда домой возвращаться не хочется. (Одевается.) Скажите Веронике, что приду не поздно. (Ушел.)

Входит Ирина.

Анна Михайловна. Все-таки нехорошо получилось.

Ирина. Что такое?

Анна Михайловна. Ваша невестка оставила на диване маленькую плюшевую белку, очевидно, чей-то подарок.

Ирина. Борин подарок.

Анна Михайловна. Я так и думала. А Марк Александрович привязал ее к коробке конфет и унес какому-то мальчику.

Ирина. Черт знает что делается! «Концерт»!.. Я чувствовала. «Мальчику»! Зовут этого мальчика Антонина.

Анна Михайловна. Что вы, Ирина Федоровна?

Ирина. Нужно быть глупой, как Вероника, чтобы ничего не видеть.

Анна Михайловна. Может быть, вы ошибаетесь?

Ирина. Ошибаюсь! Наша операционная сестра живет в одном доме с этой особой… Я уж молчу, чтобы отец не знал.

Анна Михайловна. Бедная девочка, до чего ее жаль!

Ирина. Представьте себе, мне — ни капельки. Это какая-то кукла. Сидит на своем диванчике, ежится, как будто тонула, а ее только что из воды вытащили.

Анна Михайловна. Это вы верно заметили, Ирина Федоровна. Но у нее доброе сердце.

Ирина. Это у вас доброе сердце, Анна Михайловна. Вы бы знали ее раньше. Хохотала так, что завидно делалось. Лепила, в художественное училище собиралась. Талант!.. А теперь? Самое большее, что из нее получится, — это домашняя хозяйка. И то, вероятно, плохая.

Анна Михайловна. Вы судите как энергичная женщина. У девочки погибли родители…

Ирина. Знаю. Первое время и я не могла на нее смотреть без слез. Но дни идут… В этой адской войне надо выстаивать, а не превращаться в простоквашу. Иначе что получится? Сейчас счастливых нет — и быть не может.

Анна Михайловна. Вы обижены за пропавшего брата, Ирина Федоровна.

Ирина. Да, и за него.

Анна Михайловна. И не правы.

Ирина. Я ей за Бориса никогда не прощу.

Анна Михайловна(резко). И не правы! Война калечит людей не только физически, она разрушает внутренний мир человека, и, может быть, это одно из самых страшных ее действий. Вы же понимаете состояние раненых, когда они кричат, стонут и своим поведением даже мешают вам лечить их. Там вы терпеливы, снисходительны, а здесь… И вообще, когда мы обрежем палец — бежим в больницу, а когда изранена душа — мы только и кричим: крепись, мужайся!