Джордж Байрон - Дон-Жуан

Она была не слабого десятка
И к обморокам вовсе не склонна,
Но в то мгновенье нервного припадка
Выказывала признаки она;
Так ужаса мучительная схватка,
Агонии холодная волна
Сжимают наше сердце на мгновенье
В минуты рокового потрясенья.

Как Пифия в пророческом бреду
На миг она застыла, вся во власти
Агонии отчаянья, в чаду
Смятения, неистовства и страсти,
Как будто кони, потеряв узду,
Ей сердце рвали яростно на части.
И, задыхаясь, мертвенно бледна,
Вдруг опустила голову она.

Она поникла, странно молчалива,
Как будто ослабевшая от ран;
Ее власы, как тень плакучей ивы,
Рассыпались на шелковый диван,
Вздымалась грудь тревожно и тоскливо,
Как возмущенный бурей океан;
Натешившись, швыряет он устало
Одни обломки на песок и скалы.

Как я сказал, лицо ее закрыли
Распущенные волосы; рука
Упала на диван в немом бессилье,
Безжизненна, прозрачна и тонка…
Эх, трудно мне писать в подобном стиле;
Поэт, а не художник я пока;
Слова не то что краски: эти строки
Лишь контуры да слабые намеки!

Баба отлично знал, когда болтать,
Когда держать язык свой за зубами.
Надеялся он бурю переждать,
Не соревнуясь с грозными волнами.
Гюльбея встала и прошлась опять
По комнате. Следя за ней глазами,
Заметил он: гроза проходит, но
Утихомирить море мудрено.

Она остановилась, помолчала,
Прошлась опять; тревожный нервный шаг
Ускорила и снова задержала.
Известно, что походка — верный знак;
Не раз она людей изобличала.
Саллюстий [326] 111. Саллюстий Гай (86–34 до н. э.) — римский историк; в своей книге «Заговор Катилины» описывает Катилину как человека, лишенного всякого самообладания, и отмечает, в частности, неровность его походки. нам о Катилиие так
Писал: у темных демонов во власти
И в поступи являл он бури страсти.

Гюльбея к негру обратилась: «Раб!
Вели их привести, да поскорее!»
Султанши голос был немного слаб,
Но понял бедный евнух, цепенея,
Что никакая сила не могла б
Спасти виновных. Он спросил Гюльбею,
Кого к ее величеству тащить,
Дабы ошибки вновь не совершить.

«Ты должен знать! — Гюльбея отвечала. —
Грузинку и любовника ее!
Чтоб лодка у калитки ожидала…
Ты понял приказание мое?»
Но тут она невольно замолчала —
Слова застряли в горле у нее;
А он молился бороде пророка,
Чтоб тот остановил десницу рока!

«Молчу и повинуюсь, — он сказал, —
Я, госпожа, не возражал ни разу,
Всегда я неуклонно выполнял
Твои — порой жестокие — приказы;
Но не спеши; я часто наблюдал,
Что, повинуясь гневу, можно сразу
Себе же принести великий вред.
Не об огласке говорю я, нет, —

О том, что ты себя не пожалела!
Губительна морская глубина,
Уж не одно безжизненное тело
Укрыла в темной пропасти она,
Но извини, что я замечу смело:
Ты в этого красавца влюблена…
Его убить — нетрудное искусство,
Но, извини, убьешь ли этим чувство?»

«Как смеешь ты о чувствах рассуждать, —
Гюльбея закричала. — Прочь, несчастный!»
Красавицу не смея раздражать,
Баба смекнул, что было бы опасно
Ее приказу долго возражать;
Оно еще к тому же и напрасно.
Притом он был отнюдь не из таких,
Что жертвуют собою для других.

И он пошел исполнить приказанье,
Проклятья по-турецки бормоча,
На женские причуды и желанья
И на султаншу гневную ропща.
Упрямые, капризные созданья!
Как страстность их нелепо горяча!
Благословлял он, видя беды эти.
Что пребывает сам в нейтралитете.

Баба велел немедля передать
Двум согрешившим, чтоб они явились,
Чтоб не забыли кудри расчесать
И в лучшие шелка принарядились, —
Султанша, мол, желает их принять
И расспросить, где жили, где родились.
Встревожилась Дуду. Жуан притих,
Но возражать не смел никто из них.

Не буду я мешать приготовленью
К приему высочайшему; возможно,
Окажет им Гюльбея снисхожденье;
Возможно, и казнит; неосторожно
Решать: неуловимое движенье
Порой решает все, и очень сложно
Предугадать, каким пойдет путем
Каприза гневной женщины излом.

Главу седьмую нашего романа
Пора писать; пускаюсь в новый путь.
Известно — на банкетах постоянно
Порядок блюд варьируют чуть-чуть;
Так пожелаем милому Жуану
Спастись от рыбьей пасти как-нибудь,
А мы с моею музой в это время
Досуги посвятим военной теме.