Джордж Байрон - Дон-Жуан

Швыряли волны их и ветры били
По воле и по прихоти своей.
Матросы и руля не укрепили,
И отдыха не знали много дней,
Но ждали все же наступленья штиля
(Надежда подкрепляет всех людей).
Корабль, конечно, плыл еще куда-то,
Но по сравненью с уткой — плоховато.

Пожалуй, ветер стал ослабевать,
Зато корабль держался еле-еле,
И все, кто начал это сознавать,
Насупились и явно оробели;
Притом воды им стало не хватать.
Напрасно в телескоп они глядели:
Ни паруса, ни полосы земли —
Лишь море предвечернее вдали.

А к ночи снова буря разыгралась,
И в трюме и на палубе опять
Вода, как накануне, показалась.
Все знали, что теперь несдобровать.
Все помпы отказали. Оставалось
На жалость волн и бури уповать, —
А волны столь же к жалости способны,
Как люди в дни войны междоусобной.

Вот плотник, со слезами на глазах,
Измученный, явился к капитану.
Он был силен, хотя уже в годах,
Не раз уж он по злому океану
Отважно плавал, и отнюдь не страх
Его заставил плакать, — но не странно,
Что он заплакал: он семью имел
И в страшный час детей своих жалел.

Корабль тонул. Мольбы и заклинания,
Все пассажиры начали кричать:
По сотне свеч угодникам заранее
Несчастные старались обещать.
Иные в этом хаосе стенания
Спешили шлюпки на море спускать,
Один к Педрилло бросился в смятенье,
Прося хоть у него благословенья.

Иные наряжались, торопясь,
Как будто на воскресное гулянье;
Иные рвали волосы, крестясь,
И плакали, кляня существованье;
Иные, в лодке плотно умостясь,
Утешились на время от сознанья,
Что лучше корабля хороший челн
Противиться способен гневу волн.

Но, к сожаленью, в этом состоянье,
Усталые от страха и тоски,
Они тащили в диком состязанье
Куда попало кадки и тюки.
Ведь, даже умирая, о питанье
Мечтают люди, смыслу вопреки!
Но в катер погрузили очень мало:
Мешок с галетами и бочку сала.

Зато в баркас успели взять и ром,
И хлеб, слегка подмоченный, и мясо —
Свинину и говядину; притом
Воды бочонок взяли для баркаса
И даже пять огромных фляг с вином —
По существу, немалые запасы!
Хотя при обстоятельствах таких
И на неделю б не хватило их.

Все остальные лодки потеряли
В начале шторма. Впрочем, и баркас
Был в жалком состоянье и едва ли
Мог долго продержаться. Но сейчас
Не думали об этом: все мечтали
За борт скорее прыгнуть, чтобы час
Урвать у жизни: всем уж ясно стало,
Что лодок для спасенья не хватало.

Вот сумерки, как лиловатый дым,
Над водною пустыней опустились;
Ночь надвигалась облаком густым,
И лица всё бледнее становились:
За этой пеленой, казалось им,
Черты чего-то гневного таились.
Двенадцать дней их страх сводил с ума,
Теперь его сменила смерть сама.

Кто в силах был — трудились над плотом:
Нелепая затея в бурном море;
Хотя смешного мало было в том,
Но остальные, облегчая горе,
Над ними насмехались. Крепкий ром
Подогревал веселье. В страшной своре
Полубезумцев, полумертвецов
Их дикий смех казался визгом псов.

К восьми часам бочонки, доски, реи —
Всё побросали в море, что могли.
По небу тучи, сумрачно темнея,
Скрывая звезды, медленно ползли.
От корабля отчалив поскорее,
Как можно дальше лодки отошли.
Вдруг черный остов дрогнул, накренился
И как-то сразу в воду погрузился.

И тут вознесся к небу страшный крик
Прощанья с жизнью. Храбрые молчали,
Но вой трусливых был смертельно дик;
Иные, в волны прыгая, рыдали,
И волны жадно поглощали их,
И снова пасть пучины разевали.
Так в рукопашной схватке в жажде жить
Спешат враги друг друга задушить.

Вот над могучим воем урагана
Еще один последний общий стон
Рванулся в тьму полночного тумана
И снова, громом бури заглушен,
Умолк в пустыне черной океана;
Но ветер доносил со всех сторон
Лишь крики одиноких утопавших —
Агонию пловцов ослабевавших.

Нагруженные лодки отошли
Заранее, но те, кто были в них,
Едва ли верить искренне могли
Теперь в спасенье бренных тел своих,
Куда бы волны их ни понесли.
В баркасе только тридцать было их,
А в катере лишь девять поместилось,
Погрузка неразумно проводилась.