Джордж Байрон - Дон-Жуан

Когда знакомый берег отступает
В туманы моря, смутная тоска
Неотвратимо нас обуревает —
Особенно, конечно, новичка.
Все берега, синея, исчезают,
Но помню я — как снег и облака,
Белея, тают берега Британии [108] 12. Белея, тают берега Британии… — Берега Англии кажутся белыми из-за полосы меловых скал. ,
Нас провожая в дальние скитания.

Итак, Жуан на палубе стоял.
Ругались моряки, скрипели реи,
Выл ветер, постепенно исчезал
Далекий город, пятнышком чернея.
Мне от морской болезни помогал
Всегда бифштекс. Настаивать не смею,
Но все же, сэр, примите мой совет;
Попробуйте, худого в этом нет.

Печально он на палубе стоял,
Взирая на Испанию родную.
Любой солдат, который покидал
Свою отчизну, знает боль такую;
Любой душой и сердцем трепетал,
Любой в минуту эту роковую,
Забыв десятки гнусных лиц и дел,
На шпиль церковный горестно глядел.

Он оставлял любовницу, мамашу
И, что важней, не оставлял жены.
Он сильно горевал, и — воля ваша —
Вы все ему сочувствовать должны:
И нам, испившим опытности чашу,
Часы прощанья все-таки грустны,
Хоть чувства в нас давно оледенели, —
А наш красавец плакал в самом деле.

Так плакали Израиля сыны [109] 16. Так плакали Израиля сыны… — перифраза псалма («На реках вавилонских, там мы сидели и плакали»), повествующего о пленении иудеев в Вавилоне.
У Вавилонских рек о днях счастливых, —
И я б заплакал в память старины,
Да муза у меня не из плаксивых.
Я знаю, путешествия нужны
Для юношей богатых и пытливых:
Для упаковки им всего нужней
Листки поэмы ветреной моей.

Жуан рыдал, и слез текли ручьи
Соленые — в соленое же море.
«Прекрасные — прекрасной» [110] 17. « Прекрасные — прекрасной» — «Гамлет», акт V, сц. 1. , — ведь сии
Слова произносила в Эльсиноре
Мать принца датского, цветы свои
На гроб Офелии бросая. В горе,
Раскаяньем томимый и тоской,
Исправиться поклялся наш герой.

«Прощай, моя Испания, — вскричал он. —
Придется ль мне опять тебя узреть?
Быть может, мне судьба предназначала
В изгнанье сиротливо умереть!
Прощай, Гвадалкивир! Прощайте, скалы,
И мать моя, и та, о ком скорбеть
Я обречен!» Тут вынул он посланье
И перечел, чтоб обострить страданье.

«Я не могу, — воскликнул Дон-Жуан, —
Тебя забыть и с горем примириться!
Скорей туманом станет океан
И в океане суша растворится,
Чем образ твой — прекрасный талисман —
В моей душе исчезнет; излечиться
Не может ум от страсти и мечты!»
(Тут ощутил он приступ тошноты.)

«О Юлия! (А тошнота сильнее.)
Предмет моей любви, моей тоски!..
Эй, дайте мне напиться поскорее!
Баттиста! Педро! Где вы, дураки?..
Прекрасная! О боже! Я слабею!
О Юлия!.. Проклятые толчки!..
К тебе взываю именем Эрота!»
Но тут его слова прервала… рвота.

Он спазмы ощутил в душе (точней —
В желудке), что, как правило, бывает,
Когда тебя предательство друзей,
Или разлука с милой угнетает,
Иль смерть любимых — и в душе твоей
Святое пламя жизни замирает.
Еще вздыхал бы долго Дон-Жуан,
Но лучше всяких рвотных океан.

Любовную горячку всякий знает:
Довольно сильный жар она дает,
Но насморка и кашля избегает,
Да и с ангиной дружбы не ведет.
Недугам благородным помогает,
А низменных — и в слуги не берет!
Чиханье прерывает вздох любовный,
А флюс для страсти вреден безусловно.

Но хуже всех, конечно, тошнота.
Как быть любви прекрасному пыланью
При болях в нижней части живота?
Слабительные, клизмы, растиранья
Опасны слову нежному «мечта»,
А рвота для любви страшней изгнанья!
Но мой герой, как ни был он влюблен,
Был качкою на рвоту осужден.

Корабль, носивший имя «Тринидада»,
В Ливорно шел; обосновалось там
Семейство по фамилии Монкада —
Родня Инесе, как известно нам.
Друзья снабдить Жуана были рады
Письмом, которое повез он сам,
О том, чтобы за ним понаблюдали и
С кем нужно познакомили в Италии.

Его сопровождали двое слуг
И полиглот-наставник, дон Педрилло, —
Веселый малый, но морской недуг
Его сломил: всю ночь его мутило!
В каюте, подавляя свой испуг,
Он помышлял о береге уныло,
А качка, все сдвигая набекрень,
Усиливала страшную мигрень.