Джордж Байрон - Дон-Жуан

Жить надо смертным в духе старины,
Придется предков следовать примеру;
Несбыточному верить вы должны
И невозможное принять на веру .
Столь таинства священные сложны,
Что мудрецы, рассудку зная меру,
В них верят, как в Писание. Они
От споров только крепче в наши дни.

И Джонсон думал, что на протяженье
Шести десятков горестных веков
Тревожат человечество виденья
И выходцы из призрачных миров.
И тщетно им навстречу возраженья
Возводят вал из доводов и слов:
Есть в мире сила выше нашей силы,
Которую сознанье не открыло.

Но между тем закончился обед
И даже ужин; танцы замирают,
Замолк оркестр, в гостиных меркнет свет,
Веселый шум и говор затихает…
И вот последний бальный туалет,
Как облачко на солнце, исчезает,
А в окна льются лунные лучи,
И гаснет свет слабеющей свечи.

Напоминает прошлый пиршеств чад
Шампанское на самом дне бокала,
Пустую пену пунша, легкий взгляд,
В котором тенью чувство пробежало,
Морскую зыбь, неясный аромат,
Круговорот пленительного бала,
Систем философических туман
И опиума радужный обман —

Покоя или счастья благодать,
Неясный бред, ничто, одно мгновенье…
Всего трудней бывает понимать
Души и мысли тайные движенья —
Искусство тирский пурпур [686] 10. Тирский пурпур — драгоценная краска, изготовлявшаяся в финикийском городе Тире. См. прим. Байрона (см. коммент. 60 — верстальщик). . добывать
Так позабыли наши поколенья.
Но пусть же в мире сгинут поскорей
И пурпурные мантии царей!

Одеться перед балом, говорят,
Всем трудно, но труднее после бала
Надеть хандрой пропитанный халат,
Как Нессов плащ, и повторять устало,
Что вслед за Титом [687] 11. Тит Флавий Веспасиан. — См. прим. к «Чайльд-Гарольду», IV, 110 (см. коммент. 348 — верстальщик) ; по свидетельству историка Светония, Тит сожалел о тех днях, когда ему не удавалось сделать доброго дела. юноши твердят:
«Опять потерян день, и ночь пропала!»
По мне, однако, было бы умней
Вести учет удачных наших дней.

Мой Дон-Жуан один в своем покое
Большое беспокойство ощущал;
Глаза Авроры были ярче вдвое,
Чем он со слов миледи ожидал,
И знай он, что творится с ним такое,
Он, верно, философствовать бы стал;
Но, к философии не прибегая,
Он попросту мечтал, порой вздыхая.

Жуан вздыхал. А тут еще луна,
Богиня всех вздыхающих, сияла,
Настолько ослепительно ясна,
Насколько наше небо позволяло.
Лирической тоской уязвлена,
Душа героя нашего пылала,
В ней разгорался пафос нежных слов
И томно-восклицательных стихов.

Любовник, астроном и сочинитель,
Поэт или влюбленный свинопас
Луну — фантазий давнюю обитель —
Почтили вдохновеньями не раз,
Когда она, блестящая в зените,
Рождает и простуду и экстаз,
Приливами морей повелевает
И томные сонеты навевает.

Лирическим раздумьем обуян,
В готическом покое горделивом
Не думал о покое Дон-Жуан.
Он видел, как мерцает прихотливо
Гладь озера сквозь призрачный туман;
Вдали, конечно, наклонялась ива,
И водопад срывался с крутизны,
Сверкая пеной снежной белизны.

На столике — верней, на туалете
(Я точности придерживаться рад;
О самом незначительном предмете
Я говорить не стану невпопад!) —
Свеча горела тускло. В мутном свете
Героя моего усталый взгляд
Встречал картины, вазы, гобелены
И темные готические стены,

Он вышел в зал. В багетах темных рам,
В неясной мгле таинственного света
Мерцали величаво по стенам
Прекрасные старинные портреты
Давно почивших рыцарей и дам, —
Кольчуги, шлемы, розы, кастаньеты…
Портреты мертвых под лучом луны
Особенно печальны и страшны.

Суровый рыцарь и седой монах
При лунном свете будто оживают;
Шаги твои на дремлющих коврах
Таинственные шорохи рождают;
Во всех углах гнездится смутный страх,
Причудливые блики выплывают:
«Как смеешь ты блуждать в ночной тени,
Когда не спят лишь мертвые одни?»

Неуловимо-призрачно смеется
Красавица, почившая давно;
Ее истлевший локон резво вьется,
Ее лицо луной озарено…
Портрет навеки юным остается,
Ему бессмертье странное дано;
Ведь и при жизни все портреты наши
Всегда моложе нас — и часто краше!