Дмитрий Кимельфельд - В те времена

А то, что глаз прикрыт — так это не докука:
Так людям просто легче целиться из лука.
Узнаем мы друг друга и за Гибралтаром
По этой явной принадлежности к татарам.
Прошли мы с нею и сквозь войны и мытарства
И никогда не отречемся от татарства!

Пусть говорят, что между Польшей и Китаем
Мы, как Сизифы, экономику катаем…
Дадим возможность посмеяться им задаром:
Они ж не знают — всё до фени нам, татарам!

Учтут пусть, гады: с этой тягой питьевою
Гораздо легче нам справляться с тетивою.
Пусть катят бочки — мы их выпьем! Прочь интриги!
Не хватит стрел — мы пересядем все на МиГи.
Мы в этом деле, кому следует, клянёмся:
Пусть ставят цели — ну, а мы не промахнемся!

По поликлинике,
Лопая финики,
Знать, на прием к свояку, —
Сам видел, товарищи! —
Шел фехтовальщик
С дырочкой в правом боку.

Я ему в прозе
Задал вопросик —
Надо же мне, дураку!
Теперь на приемы
Ходим вдвоем мы
С дырочкой в правом боку…

Когда мы пили с милою коньяк,
Мне позвонили вдруг из Гетеборга.
Я трубку снял и говорю: «Здесь Борман!»,
А он кричит в ответ: «А там Третьяк!».
Он говорит: «Ты дожил до седин,
Теперь для космонавтов пишешь песни…
А тут такие судьи, что хоть тресни —
Одно жулье. Приедь к нам, посуди!».
Вот это для мужчин! Я сразу принял вызов
И на аэродром помчался прямиком.
А милой я сказал: «Ты включишь телевизор, —
А там, среди реклам и зарубежных дам,
Проносится по льдам
Твой Визбор со свистком!»

С тех пор я много раз хоккей судил
В своей стране и в отдаленных странах,
Но вспоминал навязчиво и странно
Ту милую, с которой вместе пил.
Теперь коньяк другой мужчина пьет —
Он не поэт, он не актер, не Визбор,
Но смотрит с моей милой телевизор,
А я свисток засовываю в рот…
Я знаю, жизнь его закончится печально —
Когда-нибудь его ошпарят кипятком:
Ведь у нее в груди любовь кипит, как чайник, —
Там явно нужен я (3 р.), я со своим свистком!

Хранит музейный холодок старинные полотна.
И кто на них изображен — нам не понять уже…
Они уходят в забытье попарно и поротно,
Тем самым как бы завершив амурный свой сюжет.
Ну что ж, давай махнем рукой вослед им, уходящим:
Ведь рамы для сердечных дел не лучшая оправа…
Сладка любовь, сладка любовь, сладка любовь, и слаще
Пока что не придумана забава.

Дробь барабанная гремит и слух юнцов чарует.
Хрустящий клевер жеребцы жуют, кося белком.
Любуясь выправкой улан и золоченой сбруей,
Гурьбой красавицы бегут за удалым полком.
Летит воздушный поцелуй, призывный и манящий…
И все забыть готовы вы: что подвиги, что слава!
Сладка любовь, сладка любовь, сладка любовь, и слаще
Пока что не придумана забава.

Но что-то этот грустный ход сулит нам и тревожит.
И мы навытяжку стоим, не в силах объяснить,
Какую мысль хотел внушить нам спившийся художник,
Меж тем и этим протянув невидимую нить?
А он смеется нам в лицо и щурит глаз пропащий:
«Ну что вы, други, ну и ну, все просто, ей-же право:
Сладка любовь, сладка любовь, сладка любовь, и слаще
Пока что не придумана забава!»

Ну что им, братцы, до того, что сторож ключ железный
Сейчас за вами повернет, и вы уйдете? Что ж, —
Они к избранницам своим прильнут, навек исчезнув.
Сюжет, как видите, не нов. А где новей возьмешь?
Не все ль равно, когда поймешь: все в мире преходяще.
И лучше этих дерзких дней не сыщется отрава…
Сладка любовь, сладка любовь, сладка любовь, и слаще
Пока что не придумана забава…

Сверчков безумный хор стихал
И звезды вспыхивали ярко,
Когда тебя я настигал,
Моя беглянка.

Лился свинец со стен крутых,
Цари венцы срывали в горе,
И кожей чувствовала ты
Мою погоню.

Металл тупился о металл,
Стрела щетинилась на сломе…
Соперник мой грома метал
В бессильной злобе.

Вожди пятнадцати держав
Гнались за мною, шеи быча.
Но крепко я в руках держал
Свою добычу.

В небытие шли сентябри
И исхудавшие апрели…
О, сколько простынь с той поры
С тобой согрели!

Какую б муку Бог ни дал
Мне испытать в последний день свой, —
Я не раскаюсь никогда
В ночном злодействе!