Тамара Величковская - Белый посох

Сердце, чего же ты просишь,
Что тебе петь не дает?
Ты ни глубин не выносишь,
Ни окаянных высот.

Сорвавшийся ветер орешник качает,
И в лентах шуршит тростника.
Ореховый лист налету замечает
В воде своего двойника.

К воздушному свету, рожденный в глубинах
Восходит навстречу двойник,
И вот он движеньем почти голубиным
К слетевшему другу приник.

От твоих ли слов хороших,
От улыбки ли твоей,
Словно мостик переброшен
Над провалом темных дней.

Словно люди стали лучше
И прекраснее земля,
Словно пал весенний лучик
На иззябшие поля.

И надежда, как подснежник,
Зимний сон переборов,
Доверяет венчик нежный
Воле мартовских ветров.

Долго, долго жила затворницей
В отреченьи, в оковах сна…
Но весна постучала в горницу,
Отворила, — и впрямь весна…

И гляжу: расцветает, молится,
Зажигает свечи каштан.
А в лучах, в цветах за околицей
Голубой мелькает кафтан.

Вижу — светел мой плат узорчатый
И горит сарафан мой сборчатый,
И цветенье и смех везде,

А вверху, на соседнем жолобе
Умиленно воркуют голуби
О несвитом еще гнезде…

Пастух оперся на сосновый посох
И смотрит, как проходят поезда.
Вокруг на зеленеющих откосах
Раскинулись привольные стада,

Но не волнует шумное стремленье
Стальных колес и дымовых колец
Ни пастуха невозмутимой лени,
Ни кротости его овец.

Снова шепчет за окошком ель,
Лает пес и ссорятся гусята, —
— Я была за тридевять земель,
Я гостила в царстве тридесятом.

Я ручных ласкала лебедей,
Белым птицам белый хлеб давала,
Узнавала близких мне людей
Тех, которых прежде не видала.

Я узнала белоснежный дом,
Три луны над куполом сияло.
А потом… но не было потом,
Потому что времени не стало.

Белый бык стремился отворить
Дверцу клетки с птицами и львами.
Но об этом трудно говорить
Утренними точными словами.

Я была за тридевять земель,
Я гостила в царстве тридесятом.
— Бьется в окна залетевший шмель,
Хрюкают в сарае поросята.

Быть может, это — нищета
И тишина, и углубленность,
Быть может, это — суета,
Души тревожная влюбленность…

Но я сроднился с нищетой,
И суета не искушает.
Не знаю как, не знаю что,
Но знаю: что-то жить мешает.

Он придал угловатым рукам
Закругленную прелесть движений.
Он открыл удивленным зрачкам
Дар высокого преображенья.

И для песни открылись уста,
И ушам захотелось услышать,
Как звенит, излучаясь, звезда,
Как цветущая жимолость, дышит.

И Психея тогда налету
Увидала в чудесном виденьи
Ей возможных вершин высоту
И предельную пропасть падений.

От взмаха сильного руки,
Что камень с берега швырнула,
Полоска серебра сверкнула,
И водяные пауки
Звездой рассыпались в испуге.
И на поверхности пруда
Все незаметнее вода
За кругом круг рождала в круге
И вновь покрылась пауками,
Уже забывшими испуг…

Но как был легок всплывший круг
И как тяжел упавший камень.

Строим земное, строим…
Рушатся стены града.
Роем земное, роем —
И не находим клада.

Прочное все непрочно,
Вечное — неуловимо.
Струйкой часов песочных
Сыплется время мимо.

Какая тишь и легкость умиранья
В осеннем облетающем лесу.
Деревья обрекают на попранье
Весною вознесенную красу.

Как эти листья были неразрывны
С весенней мощью молодых ветвей.
Их не сорвали грозовые ливни,
Не сбросил ветер силою своей.