Константин Симонов - Собрание сочинений. Том 1

Этот мост красив потому, что он мой!
По нему англичане ушли домой!

Ушли наконец-то, давно пора б! —
И долго вслед им глядел араб,

Покуда последней колонны хвост
Не прошел через этот, последний, мост,

Последний оставшийся не у дел
Генерал на «виллисе» прогудел,

И тени штыков прошли по волне
В последний раз, потонув на дне,

Последняя пушка, последний танк…
Отныне навеки да будет так!

Да будет так! И в память о том
Назвали мост «Последним мостом»!

Но, стоя на гордом этом мосту,
В балладе воспев его красоту,

Мы не забудем — ни я, ни ты, —
Что в Африке есть другие мосты.

Другие мосты, плохие мосты:
Иностранные ходят по ним посты.

Я проехал по Африке много верст,
Я видал в ее реках отсветы звезд,

Но со звездами рядом, вниз головой,
Под мостами ходит там часовой!

Нет, не только на Ниле — в других местах…
Не пора ли напомнить о тех мостах,

По которым не сам — так ногами вперед
Засидевшийся в Африке хищник уйдет?!

Не угроза, не с моста вниз головой!
Если хочет добром, пусть уходит живой,

Пусть уходит! Нет просьб других! Уходи!
Пусть уходит! Нет крика другого в груди.

Пусть уходит домой! Пусть уходит домой!
Через мой мост. Да, через мой!

Хотя ты его жадно считал своим,
Это я, африканец, зарыт под ним,

Это я тонул здесь. Я лес валил!
Это я его кровью своей полил!

Я твой бич и дубину тебе не прощу,
Но, не выстрелив в спину, через мост пропущу.

Пропущу тебя на условье одном —
Что ты мост перейдешь и забудешь о нем

До тех пор, пока смогут земля и вода
Твою тень со штыком забыть навсегда!

Нет в балладе конца. Мы под нею черту
Подведем на последнем самом мосту…

Гвоздику я бы не пустил в балладу,
Да спутник так болтлив, что нету сладу!

В Александрию едем с ним на поезде.
И нет конца его сладчайшей повести

Про Фергали, про Фергали великого,
Про лацкан пиджака его с гвоздикою,

Известной каждому на побережии,
Зимой и летом неизменно свежею,

Просунутою незаметно кончиком
В петличку с тонким водяным флакончиком.

Мой спутник хочет, чтоб на всю планету
Я раструбил бы про гвоздику эту.

В нем нет еще и тени подозрения,
Что не сойдутся наши точки зрения.

Уже мы слезли с поезда, в отеле мы,
Свет погасили и легли в постели мы,

Но все струится с языка незримого
Рассказ про Фергали неповторимого:

— Он хлопок здесь скупает в эти месяцы.
Вам завтра утром предстоит с ним встретиться —

С его улыбкою, с его гвоздикою… —
Всю ночь мой спутник маятником тикает,

Гудит не уставая, словно радио,
А я его своим молчаньем радую,

Лежу, не сплю, ловлю сквозь гулы голоса,
Как волны бьют в береговую полосу

И как, шурша песком, сама пустыня
Перебегает улицы пустые.

Нет, не про Фергали с его гвоздикою —
Я про пустыню думаю про дикую,

Безводную, бесснежную, безмерную,
Не меренную рейкой землемерною,

С шатрами бедуинов гордо-рваными,
С их нищетой, прикрытою Коранами,

С мечтой о Ниле под кошмою каждою,
С неутоленным голодом и жаждою,

С песком, в зубах хрустящим как безумие,
С верблюдами, иссохшими как мумии,

С детьми худыми, как само отчаянье,
С глазами их, которых нет печальнее!

Я вижу в кровь исхлестанную спину
Батрачки, убежавшей с поля к сыну,

Я вижу хлопок на краю пустыни
И кровь на нем! И сердце мое стынет

От бешенства холодного и страшного,
От этого наследья дня вчерашнего.

Лежу. Молчу. А спутник все неистовей
Мне соловьем про Фергали насвистывает:

— Хотя и стар, но выглядит так молодо,
Когда плывет по рынку с белым золотом,

Как весел он, как вежлив, вот увидите!
Всегда с гвоздикой свежей, вот увидите!