Борис Гребенщиков - Серебро Господа моего

Сколько мы ни пели – все равно, что молчали;
Поэтому мертвой стала наша святая вода;
Беззвездной ночью я буду ждать на причале;
Мы в самом начале.
Праздник Урожая во Дворце Труда.

Пришел пить воду;
Не смог узнать ее вкус.
Железные скобы вбиты в крылья,
Источник задушен золотой пылью –
Закрой за мной; едва ли я вернусь.

Будешь в Москве – остерегайся говорить о святом;
Не то кроткие как голуби поймают тебя,
Безгрешные оседлают тебя,
Служители любви вобьют тебя в землю крестом.

А нищие духом блаженны, вопрос снят.
Но имеющие уши слышат, и Покров свят.
Бессмысленны против и за,
Просто что-то изменилось у тебя в глазах;
Когда соль теряет силу, она становится яд.

Пришел пить воду; не смог узнать ее вкус.
Пришел пить воду; не смог узнать ее вкус.
Железные скобы вбиты в крылья,
Источник задушен золотой пылью.
Закрой за мной. Я не вернусь.

У нас в деревне праздник –
Горит небесный свод,
На пепелище сельсовета
Девки водят хоровод.
Губернатор, пляши.
У нас есть новость, губернатор,
Новость для тела и души.

Ты думал – шито-крыто,
Ты думал – нож на дне,
Проплата в Дойче банке,
Но губерния в огне.
Губернатор, как сладко пахнет дым,
Уже недолго, губернатор,
Осталось оставаться молодым.

Под рубашкой от Бриони
Наколки на груди,
А мертвых журналистов
Без тебя хоть пруд пруди.
Губернатор,
Труби отбой полкам,
Из центра, губернатор,
Пришел сигнал скормить тебя волкам.

Забудь квартиру в Ницце,
Грядет девятый вал;
Поздно суетиться,
Запрись с ружьем в подвал;
Губернатор,
На зоне учат – жизнь – это бой;
Еще не поздно, губернатор –
Но, впрочем, думай сам,
Господь с тобой.

Я знаю одну песню, летит, не касаясь земли;
Лето не сожжет ее, январь не остудит;
Хочешь ругай ее, хочешь хвали –
Но не было такой и не будет.

Я знаю одну песню на вкус, как пожар,
Попробовавший раз не забудет.
Хватило б только сил самому возвратить этот дар.
Не было такой и не будет.

А в темных аллеях
Ангелы плетут кружева,
И все мои слова смыты дождем;
И эхом в тишине едва-едва:
«Любимая моя, пробьемся…»

Так тому и быть: Да значит да;
От идущего ко дну не убудет;
А в небе надо мной все та же звезда.
Не было другой и не будет.

Не помню, как мы зашли за порог,
Но вот тяжелое небо над разбитой дорогой,
В конце которой врут, что нам обещан покой.
Над нами развернуто зимнее знамя,
Нет лиц у тех, кто против; лиц у тех, кто с нами;
Не смей подходить, пока не скажешь – кто ты такой.

На улицах ярость ревет мотором.
Закатан в асфальт тот лес, в котором
Нам было явлено то, чего не скажешь в словах;
Я слышу работу лопат;
На нас направлены ружья заката,
Но скоро их патроны станут взрываться прямо в стволах.

Я чувствую, как вокруг нас сгущаются тени;
Река пылает, и мосты над ней разведены;
В Своей доброте
Господь дарует нам, что мы хотели –
Любовь, любовь, любовь:
Любовь во время войны.

И я протягиваю ладони ладонь,
Но это все равно, что гасить бензином огонь:
Рука в руке в пропасть;
Я знаю этот бред наизусть;
И я не помню, кем был, не знаю, кем стал,
Но кровь моя теперь сильнее, чем сталь.
Им крепко не повезет, когда я проснусь.

Я знаю умом, что вокруг нет ни льдов, ни метели;
Но я по горло в снегу, глаза мои не видят весны;
Господи, скажи мне – кто мы, что мы так хотели,
Чтобы любовь, любовь, любовь – исключительно во время войны.

Ничто из того, что было сказано, не
Было существенным:
мы на другой стороне;
Обожженный дом в шинкаревском
пейзаже,
Неважно куда, важно – все равно
мимо;
Не было печали, и это не она,
Заблудившись с обоих сторон
веретена,
Я почти наугад произношу имена.
Действительность по-прежнему
недостижима.

Я открывал все двери
самодельным ключом.
Я брал, не спрашивая –
что и почем.
Люди не могут согласиться
друг с другом
практически ни в чем;
В конце концов, это их дело.
Я хотел все сразу, а иначе – нет;
Образцовый нищий
у Галери Лафайет.
Но я смотрел на эту ветку
сорок пять лет.
В конце концов, она
взяла и взлетела;