Борис Гребенщиков - Песни (сборник)

Но стекла суть хрусталь сна
И ворон вьется зря –
На свете нет алмазней и светлей,
Чем отблеск Тебя.

Еще одно движенье век,
Двадцать дюжин дней;
Из Калимпонга в Дарджилинг,
Где бьет ключом Earl Grey.

Пешком идти печально,
Плоть неймет огня;
Но нет колес прекрасней и прочней,
Чем отблеск Тебя.

Пусть Дарья вносит дордже,
Пускай трещит броня –
Меня хранит Великий Черный Плащ
И отблеск Тебя.

Ты – животное лучше любых других,
Я лишь дождь на твоем пути.
Золотые драконы в лесах твоих,
От которых мне не уйти.
И отмеченный знаком твоих зрачков
Не сумеет замкнуть свой круг,
Но пески Петербурга заносят нас
И следы наших древних рук.

Ты могла бы быть луком – но кто стрелок,
Если каждый не лучше всех?
Здесь забыто искусство спускать курок
И ложиться лицом на снег.
И порою твой блеск нестерпим для глаз,
А порою ты – как зола;
И пески Петербурга заносят нас
Всех
По эту сторону стекла…

Ты спросила: «Кто?»
Я ответил: «Я»,
Не сочтя еще это за честь.
Ты спросила: «Куда?»
Я сказал: «С тобой,

Если там хоть что-нибудь есть».
Ты спросила: «А если?» – и я промолчал,
Уповая на чей-нибудь дом.
Ты сказала: «Я лгу»; я сказал: «Пускай,
Тем приятнее будет вдвоем»;

И когда был разорван занавес дня,
Наши кони пустились в пляс,
На земле, на воде и среди огня,
Окончательно бросив нас.
Потому что твой блеск – как мои слова:
Не надежнее, чем вода.
Но спросили меня: «Ну а жив ли ты?»
Я сказал: «Если с ней – то да».

Я не знаю, при чем здесь законы войны,
Но я никогда не встречал настолько веселых времен.
При встрече с медвежьим капканом
Пойди объясни, что ты не медведь.
Господи, помилуй меня; все, что я хотел,
Все, что я хотел – я хотел петь.

На паперти как-то странно с весельем,
В подвалах – могильный мрак.
Ты знаешь, когда все время стреляют,
Наверное, что-то не так.
Спасибо за этот подарок,
Но раньше он назывался плеть.
Господи, ты знаешь меня: все, что я хотел,
Все, что я хотел, – я хотел петь.

Ты знаешь сам, мне нужно немного –
Хотя бы увидеть весну;
И я не знаю, зачем мне привесили груз,
Который тянет ко дну.
Но я знаю, что, если загнать меня в угол,
Едва ли я буду там впредь.
Господи, ты знаешь меня: все, что я хотел,
Все, что я хотел, – я хотел петь

Она не знает, как жить, ей слишком тяжело быть одной,
Она не помнит, как звучит ее имя, когда его произносит другой,
Она воет на Луну, как ребенок, распугивая стаи зверья,
Но ей не нравится то, что принимаю я.

Ее нежность бесценна, ее святость ведет поезда,
Ее любовь тает радугой в небе, в том месте где, должна быть звезда,
Ей нравится пожар Карфагена, нравится запах огня,
Но ей не нравится то, что принимаю я.

А ты волнуешься, зачем эти дети задумчиво глядят тебе вслед?
Они знают, что слепой станет принцем, если в доме не платят за свет.

А в монастырских садах за звуком колокола слышно свирель,
На черно-белой листве уже написано слово «Апрель»;
Я знаю, где здесь газ и где тормоз, но не стану касаться руля,
Ведь ей не нравится то, что принимаю я.

Горят-шумят карденовские склады,
Гудят гудки, волнуется народ.
И лишь один бродяга беспризорный
В немой тоске невесть куда бредет.

У него два мильона медных денег,
У него двор в парче и жемчугах,
А он, подлец, любовь свою покинул
На диких чужеземных берегах.

Он был второй помощник капитана,
Она была, как юное вино.
Пропел гудок, и песня оборвалась,
И корабли давно ушли на дно.

Что мне теперь позор и состраданье;
Что мне теперь погибель и тюрьма?
Ох, моя кровь, ох, Катя-Катерина,
Разве ж я знал, что ты – моя жена?