Александр Стоянов - Мелодии космических океанов

А если взмахнуть незабудками
в охапке вчерашних грёз,
в ресницах лебеди с утками
взлетят лепестками роз.

В обложках слов едко-ветреных,
в желудке бронзовой весны
растёт значение равнобедренных
небоскрёбов – собратьев тьмы.

Разливается в омут
созерцанья и страха
миллионами комнат
легкокрылая птаха.

Миллиардами песен
у вагонов сомнений,
в мире чисел и кресел,
у реки сновидений.

Он колышется пеной
в океане печали
за сереющей сценой,
между небом и сталью,

между вздохом и смертью,
между сердцем и болью
кружевной круговертью,
длинной речью к застолью.

Он струится, взлетая,
как отчаянный воин,
зависая у края
несгибаемой воли.

Я контролирую всё,
я контролирую всех,
я контролирую речь,
я контролирую смех,

я контролирую шум,
я контролирую свет,
я контролирую ум,
я контролирую бред.

Быстрым движением рук
шарю глазами вне.
Я создаю свой круг
тенями на стене.

Я – мост для дорог воздушных,
сустав перелётных мыслей.
Я – взлётка идей поющих,
метатель словесных дисков.
Я медленный, как мгновенье,
я быстрый, как черепаха,
я, ищущий оправданья,
хранитель тупого страха.
Ну и зачем былинке
мечтать стать баобабом?
При жизни на волосинке
переживать не надо.

Тихий полдень.
Купается в гладкой луже
смешной воробушек.

Гулкие развалины.
Тюрьма людских страстей
входит в забвение.

Полосатый маяк.
Свет обратной стороны
далёкого горизонта.

Мы – не монеты,
но судьба нас чеканит
молотом времени.

Окно в завтра
убеждает спящих
просыпаться и идти.
Звёздное небо
открывает душу
космической любви.

Неизбежность неизбежности
заставляет слабых
ничего не делать.

Не хуже, чем осы, не лучше, чем феи,
их музыка грувы прекрасней свирели.
Глядят из-за башен на ангелов смерти,
балладу надежды сердцами измерьте.
Никто из них не был, никто из них не жил,
глазами победы восход их забрезжил.
Весь мир потерялся, весь мир – уже завтра
на серой могиле печальная вахта.
Там спят батальоны, там дремлют десанты,
шершавые склоны – постель для атлантов.
Они жили с нами: дышали, любили,
играли словами, из горлышка пили.
Стрекочут вертушки: друзья и спасенье,
высокие скалы под солнцем осенним.

Я питаюсь всполохами магнитных граней,
живущих на тёплых губах у Герани.

В седой паутине протяжного завтра
пускаю последний бумажный реактор.

В распущенных струях чернильных цветений
пишу завещанье на жидкое время.

В глазах синекрылых возврат одинокой зари,
возьми же у спектра лучи: возьми и замри,

как крик, изваяньем у старых чернёных небес,
лети же к устам синевы, как берёзовый крест.

У рек многомерных сияньем жемчужных морей
вдохни свой космический мёд – свой кипрей.

Серебряно-синий, заточенный ветром огонь,
на клееной скрипке души поиграй, и не тронь
нежный блеск одиноких домов – маяков,
звенящих осколков тепла деревянных веков.

Питаюсь их светом, изрезанным в битве чумной,
За вымпелом неба свечу негасимой волной.

Медь бюстов и ликов ползущих угрюмых теней,
бежит от разящих ноктюрн, от безумных огней.

В окне мертвеца загорается солнечный диск,
по ветке зари он взойдёт на стальной обелиск.

В обстоятельствах зажаты,
несут свой крест,
им бы выскочить куда-то,
но нет им мест.

А за выстрелами солнца,
где мир – без дна,
неясность пламенного сердца
живёт одна.