Александр Стоянов - Мелодии космических океанов

Доехал до синего моста под пение цикад.
Поразительная песня об одиночестве
высоковольтных проводов
на опустевших площадях.
О бумажных перекрёстках вечности
и криках сожжённых, ни в чём неповинных
еретиков.
О силе электромагнитных импульсов
в трансформаторных обмотках и во всех жителях
планеты Земля.
О правиле буравчика и о повелителе электрических
цепей – боге Перуне.

Из времени ободранного рукава,
из пучины чернеющей безвременья
в небо заброшенная булава
связывает будущего звенья.

Горы медитацией встречают
механизм вечного барабана.
Будто весь мир изначальный —
шкура солнечного барана.

Рёвом сердечным восхваляемый
восход, озарённый канканом.
Здравствуйте! Говорили мы,
камни, разбросанные Чингиз-Ханом.

Светом термоядерным напоённые,
воспитанные чистейшим кристаллом
под негаснущими знамёнами,
мы секундами наполняем залы.

Вселенная – у маленькой кроватки огонёк.
Из космоса холодной звёздной сини
идёт судьба, планет неумолимый рок.
Всевышний наш – надежда на спасенье.

Отныне сила слова больше, чем война.
Ребёнок улыбается восходу.
И слух подхватит пёстрая молва.
Спаситель равен небосводу.

Холодный ветер разнесёт слова.
Бриллиант сияет в розовой пустыне.
Теперь начнётся новая глава.
Младенец несмышлёный, он – мессия.

Я выпит до дна. И судьба,
как в бубен пустой застучала.
Я выпит до дна. И борьба
лишь запах побед источала.

Когда бы я мог разорвать времена,
скреплённые светом могил.
Когда бы я мог разнуздать стремена
веков, колченогих верзил.

Теперь этот режущий звон – пустоцвет,
не больше, чем я.
Теперь я – непрошенный ветром ответ,
я – степь без коня.

Когда вдруг отпускает влияние снега на глаза,
понимаешь, что улицы людей не узнают.
Свет отправляет тени на вокзал,
к родственникам, в их убогий приют.

В ручейках узнаются слёзы зим,
Лучи веселятся в миру голубом.
Восторг распирает грудь. И невыразим
этот новый день за старым углом.

Дома, ощерив рты, вспоминают быль,
деяния прошлые былых жильцов.
Невзгоды, печали истёрты в пыль.
И слышен радостный крик скворцов.

Сапог ряды и ботинок строй.
Бегут, спотыкаясь о день – цейтнот.
И вот взлетает орёл стальной,
что солнце красное с ветром пьёт.

Отцветает во мне море
цветка оловянного волнами,
в розовое окуная цветное
полотно, унося с петухами.

Окуная невиновную голову
в амфитеатр многоликой корриды,
берегу удивление смолоду,
у подножья царства Аида.

Под изнанкой печальной процессии,
между слёз умиравшей луны,
наслаждаемся старыми песнями
у просторных дорог тишины.

Океаны снегов кристаллических
жгут сознание белизной.
Делит шагом нас металлическим
комиссар во лбу со звездой.

В реке отражаются фрески ушедшего покоя.
Клавишей света включается дрожащий сад.
Крылья капустницы пашут прозрачное море.
Дыхание медленной рыбы хранит звездопад.

Время играет на скрипке огнём поколений.
Щупальца сосен туманят внимательный глаз.
Там, в глубине серых мхов – берега измерений.
Вход в междумирье хранит волшебный наказ.

Белая дорога, словно бинты раненого тела.
В некоторых местах
выпуклые нарывы и рытвины. Иногда, сквозь бинт
проступает рыжая кровь.
Раненый шуршит сухими губами: «Пить!»
Звёзды, как соски мировой коровы, не дают молоко.
Ночью они твердеют и проявляются под тёмным
сарафаном.
Дождя не будет – не сезон.
На волнах выжженной жёлто-серой травы качаются
зелёные паруса деревьев.
Ветер выносит прохладу моря на розовый простор
и вдыхает жизнь.

Как-то особенно подбоченясь,
у прозрачного открытого окна,
фокуса удерживая зренье.
Так загадочно стоит она.