Жак Безье - Тень деревьев

Зимой уедем мы в вагоне розовом и скромном
Среди подушек голубых,
Нам будет хорошо, и в каждом уголке укромном
Гнездо для наших ласк шальных.

Ты глаз закроешь, чтоб не видеть в этот час
вечерний
За окнами больших теней,
Чудовищных кривляний их и всей противной черни,
Больших и маленьких чертей.

Ты станешь, может быть, еще смущенней и краснее,
Когда, твою щеку ужалив, побежит по шее
Мой поцелуй, как паучок.

Ты скажешь: «Поищи его», — склонив свою головку,
И мы начнем искать того, кто так умно и ловко
Ужалил лучшую из щек.

Когда ребенок, полный красной муки,
Оплакивает сказок белый дым,
Две старшие сестры, закинув руки,
К кровати маленькой идут за ним.

Ведут к окну, раскрытому широко,
Где листья моет вечер голубой,
И с нежностью, особенно жестокой,
Скользят в кудрях, обрызганных росой.

Он слушает, как сестры дышат ровно,
В дыханьи их сокрыт цветочный мед.
И иногда одна из них любовно
Его тем ароматом обдает.

И в тишине трепещут их ресницы,
Исходит свист из их прилежных уст.
Когда ж их взор добычей насладится,
Под острыми ногтями слышен хруст.

Он чувствует вино сладчайшей лени,
Под ласками сестер не плачет он,
Овеян негой медленных движений
И словно погружаясь в тихий сон.

Вчера, блуждая по редеющему лесу,
Я встретил трех сатиров за кустом.
Один, как будто подражая Геркулесу,
Махал большим оливковым стволом,
Другой тащил свой козий мех. Сгущались тени,
И вечер гас в прозрачной вышине,
А третий, сидя на замшенном пне,
Дул нежно в дудочку, и в тишине осенней
Протяжный звук дрожал едва-едва,
И два сатира, прыгая, вкруг пня плясали,
Шуршала под копытами трава,
И листья мертвые испуганно взлетали.

Когда тебя гнетет судьба земная,
Над ней смеешься ты,
На лире ты играешь, сам не зная,
К чему твои мечты.
Осудит, может быть, старик ученый
Твой бесполезный дар,
Не верь ему — у муз и Аполлона
Так много дивных чар.
Оставь людей! Растут и крепнут дети,
Сменяют стариков,
Но для тебя их жизнь, как все на свете,
Лишь средство для стихов.

Когда, рыдая, точно над могилой,
В златые листья облачен
Промчался над долинами унылый
Печальный Аквилон,

Что рассказал он ветке, сохранившей
Последний жалкий цвет,
Заре ноябрьской и душе, таившей
Еще былого след?

О море, когда я приду к тебе снова
И сяду один над тобой,
Чтоб скучные жалобы сердца земного
Покрыл твой растущий прибой,

Не только кидай в меня пеной соленой,
Хлестни меня острой волной,
Чтоб в горечи спал я, навек утоленный
Твоей золотой глубиной.

Мне внемлют только мертвецы, и я живу
в могилах,
Я ненавижу сам свою игру,
Кидаю горстью семена для воронов унылых,
И пышной жатвы я не соберу.

Я не ропщу на жизнь… Что сердцу буйства
Аквилона,
И клевета, и боль, и горечь дней,
Когда касаюсь я тебя, о лира Аполлона,
И ты звучишь все чище и сильней?

Внезапно прорывая муть небес тяжелых,
На воды, на сады и на печаль мою
Сквозь ветки праздные каштанов полуголых
Ты, солнце осени, льешь теплую струю.

Но для чего? Оставь осенней непогоды
И холод злой, и ветер, и ночей печаль,
Которые срывают листья, мутят воды
И душу делают упорной, точно сталь.

Они сказали мне: «Молись, нисходит мрак полночный.
Пора! Ты слышишь ли зимы растущий шаг,
Назавтра — смерть, Ему молись, и в час урочный
Сойдет огонь в твой гаснущий очаг».
Я видел, на глазах бродяги слезы бешенства застыли,
Как волк, он брел по голубой долине,
Собаки встречных сел уныло выли…
Приди! Покой без снов и радость без уныний,
Я вижу, ныне на рябинах белый иней.
Я чист от злобы, и душа моя закрыта для надежды;
Кидал я случаю минутные мечты…
И вот я вижу жизнь мою, раскрыв широко вежды.
Бесцельный миг, теперь приходишь ты!
Как пастырь перед ночью на лугу высоком
Сбирает и считает зябнущих овец,
Я вижу путь пройденный вещим оком
И в одиночестве приемлю свой конец
И все, что было позади, и все, что впереди…