Борис Пастернак - Лирика 30-х годов

Но странно, как тихо и важно кругом!
Откуда в трущобах такое величье?
Зачем не беснуется полчище птичье,
Но спит, убаюкано сладостным сном?
Один лишь кулик на судьбу негодует
И в дудку растенья бессмысленно дует.

И озеро в тихом вечернем огне
Лежит в глубине, неподвижно сияя,
И сосны, как свечи, стоят в вышине,
Смыкаясь рядами от края до края.

Бездонная чаша прозрачной воды
Сияла и мыслила мыслью отдельной.
Так око больного в тоске беспредельной
При первом сиянье вечерней звезды,
Уже не сочувствуя телу больному,
Горит, устремленное к небу ночному.
И толпы животных и диких зверей,
Просунув сквозь елки рогатые лица,
К источнику правды, к купели своей
Склонялись воды животворной напиться.

Уже умолкала лесная капелла.
Едва открывал свое горлышко чижик.
В коронке листов соловьиное тело
Одно, не смолкая, над миром звенело.
Чем больше я гнал вас, коварные страсти,
Тем меньше я мог насмехаться над вами.
В твоей ли, пичужка ничтожная, власти
Безмолвствовать в этом сияющем храме?
Косые лучи, ударяя в поверхность
Прохладных листов, улетали в пространство.
Чем больше тебя я испытывал, верность,
Тем меньше я верил в твое постоянство.
А ты, соловей, пригвожденный к искусству,
В свою Клеопатру влюбленный Антоний,
Как мог ты довериться, бешеный, чувству,
Как мог ты увлечься любовной погоней?
Зачем, покидая вечерние рощи,
Ты сердце мое разрываешь на части?
Я болен тобою, а было бы проще
Расстаться с тобою, уйти от напасти.
Уж так, видно, мир этот создан, чтоб звери,
Родители первых пустынных симфоний,
Твои восклицанья услышав в пещере,
Мычали и выли: «Антоний! Антоний!»

Меня берут за лацканы,
Мне не дают покоя:
Срифмуйте нечто ласковое,
Тоскливое такое,

Чтобы пахнуло свежестью,
Гармоникой, осокой,
Чтобы людям понежиться
Под месяцем высоким.

Чтобы опять метелица
Да тоненькая бровь.
Все в мире перемелется —
Останется любовь.

Останутся хорошие
Слова, слова, слова,
Осенними порошами
Застонет голова,

Застонет, занедужится
Широкая печаль —
Рябиновая лужица,
Березовая даль.

Мне плечи обволакивают,
Мне не дают покоя —
Срифмуйте нечто ласковое,
Замшевое такое,

Чтоб шла разноголосица
Бандитских банд,
Чтобы крутил колесиком
Стихов джаз-банд,

Чтобы летели, вскрикивая,
Метафоры погуще,
Чтобы искать великое
В кофейной гуще.

Вы ж будете вне конкурса
По вычурной манере, —
Показывайте фокусы
Открытия Америк.

Все в мире перекрошится,
Оставя для веков
Сафьяновую кожицу
На томике стихов.

Эй, водосточный желоб,
Заткнись и замолчи! —
Слова мои — тяжелые,
Большие кирпичи.

Их трудно каждый год бросать
На книжные листы.
Я строю стих для бодрости,
Для крепкой прямоты.

Я бьюсь с утра до вечера
И веселюсь при этом.
Я был политпросветчиком,
Солдатом и поэтом.

Не знаю — отольются ли
Стихи в мою судьбу, —
Морщинки революции
Прорезаны на лбу.

Не по графам и рубрикам
Писал я жизни счет.
Советская Республика
Вела меня вперед.

Я был набит ошибками,
Но не кривился в слове,
И после каждой сшибки я
Вставал и дрался снова.

И было много трусости,
Но я ее душил.
Такой тяжелый груз нести
Не сладко для души.

А ты, мой честный труд браня,
Бьешь холостым патроном,
Ты хочешь сделать из меня
Гитару с патефоном.

Тебе бы стих для именин,
Вертляв и беззаботен.
Иди отсюда, гражданин,
И не мешай работе.

Твой голос уже относило.
Века
Входили в глухое пространство
меж нами.
Природа
в тебе замолчала,
И только одна строка
На бронзовой вышке волос,
как забытое знамя,
вилась
И упала, как шелк,
в темноту.
Тут
подпись и росчерк.
Все кончено,
Лишь понемногу
в сознанье въезжает вагон,
идущий, как мальчик,
не в ногу
с пехотой столбов телеграфных,
агония храпа
артистов эстрады,
залегших на полках, случайная фраза:
«Я рада…»
И ряд безобразных
сравнений,
эпитетов
и заготовок стихов.