Александр Прокофьев - Стихотворения и поэмы

Спросят что — отдам им всем в угоду,
Ничего не требуя взамен.
Пусть расскажут, сколько за два года
Было здесь тревог и перемен…

Пускай об этом судят критики,
Они-то знают, что к чему,
Ведь лирики и аналитики
Они по складу и уму,
Узна́ют, где зарыта истина,
Найдут жемчужное зерно,
Чтобы сказать глубокомысленно:
«К чему оно?
К чему оно?»
А впрочем, что я?
Многих слушаю
И сам, что думаю, скажу.
Зачем над «Треугольной грушею»,
Ломая голову, сижу?
Ох, слава богу, всё прочитано.
Скажу по правде, ну и пусть…
А на кого сие рассчитано?
Судить не смею.
Не берусь!
Пусть ляжет на меня, на грешного,
Непререкаемо вина,
Пусть в голос мне — дружку сердечному —
Поет «Шумел камыш» жена;
Пусть бьют меня ветрища встречные,
Чтоб день мой тучей нависал,
Чтоб я забыл на веки вечные,
Что Назаренко написал!
Но нет мне в мире краше берега,
Чем русский стих.
Его пою.
По Маяковскому Америку
Я открывал.
На том стою!

О ком так сказано свободно,
Я не успел переспросить.
Иной имеет тенор модный,
А хочет тенором басить.

Вещает и, кому-то жалуясь,
Шутя врагов своих разит,
Кого-то бьет, кого-то жалует,
Кому-то пальчиком грозит.

Ну, перед кем кичитесь,
родненький,
И перехо́дите на бас,
Как будто Вы один
за Родину…
Мы что-то делали до Вас.

Мы что-то делали и делаем,
Мы в молодом строю встаем
И называем белым белое,
И красным красное зовем!

И мы дрались, и мы не плакали,
Не мандолиня из-под стен…
Ну почему вы так заякали?
Всё ли к лицу, товарищ Н!

Вся Латвия в солнце сегодня,
Горит позолота дубрав,
Как будто бы желтые сходни
Опущены наземь стремглав.

На травах по-летнему росно,
Такая кругом благодать!
Открыты небесные кросна,
И только ткачих не видать!

Но кто-то искусно вплетает
Ту пряжу в узор полотна,
Она мне видна, золотая,
Ведь в дайнах латышских она,

Где долы, пригорки крутые,
Где видимы мне через бор
Подковы коня золотые
Да гривы алмазный убор…

От районных центров до глубинок,
От всего, что вмочь ей иль невмочь,
В тополях дорога, и в рябинах,
И в дождях, идущих день и ночь.

Ливень бьет, как бы вбивая гвозди,
Будто бы по крыше сыплет дробь,
И горят рябиновые грозди,
Словно бусы, словно серьги,
Словно кровь!

За какой горою солнце село?
Где закат его и где восход?
Будто бы брезентом очень серым,
Старым весь обтянут небосвод.

Лишь вода блестит зеркально в ямах,
Дождь совсем засеребрил листву,
И летит мой путь до моря прямо,
До границ Литвы И за Литву!

Всю-то я Литву теперь проехал
Возле рек, озер ее, лесов,
И осталось, может, где-то эхо
Наших песен, наших голосов.
Где-то под дождями обложными,
Где-то в гребне вздыбленной волны,
Где-то между ставшими родными
Долами Литовской стороны,
По дорогам старым или новым,
По тропинкам вьющимся любым,
В дайнах по-над Неманом свинцовым,
Темно-синим или голубым.
Как темна вода в озерах светлых
И ручьях, по-вешнему живых!
И цветут легенды в плеске ветра,
В тихом шуме ив береговых…

Не лазурною синью
Мне понравился Вильнюс,
Ведь по правде — так ныне
Сини нет и в помине!

…Он какой-то домашний,
Но во власти времен,
Не седой, не вчерашний,
А сегодняшний он!

Сказка связана с былью,
Дальше новый простор —
Лебединые крылья
Лебединых озер!

Дальше к морю — долины…
Шапку сбив набекрень,
Над горой Гедимина
Занимается день.

Росла трава, и поднимались озими,
И косо в воду падали лучи.
Однажды сели лебеди на озеро
И расплескали воду на ручьи,
На капли, на струи и на капели…
И пел камыш, покуда не поник,
А от зари закатной воды рдели,
А днем играла радуга на них.
И общий жребий стае был подарен —
От лебедей на озере светло.
Когда же град предзимний вдруг ударил,
То лебедин поднялся на крыло.
И может быть, в просторе необъятном,
Еще вблизи от родины своей,
К ним слабо донесется от Непрядвы
И крик и трубы новых лебедей.