Федор Сологуб - Том 6. Одна любовь. Небо голубое. Соборный благовест

В гневном пламени проклятья
Умирает старый мир.
Славьте, други, славьте, братья,
Разрушенья вольный пир!

Великого смятения
Настал заветный час.
Заря освобождения
Зажглася и для нас.

Недаром наши мстители
Восходят чередой.
Оставьте же, правители,
Губители, душители

Страны моей родной,
Усилия напрасные
Спасти отживший строй.
Знамёна веют красные

Над шумною толпой,
И речи наши вольные
Угрозою горят,
И звоны колокольные
  Слились в набат!

Печаль в груди была остра,
  Безумна ночь, –
И мы блуждали до утра,
  Искали дочь.

Нам запомнилась навеки
Жутких улиц тишина,
Хрупкий снег, немые реки,
Дым костров, штыки, луна.

Чернели тени на огне
  Ночных костров.
Звучали в мёртвой тишине
  Шаги врагов.

Там, где били и рубили,
У застав и у палат,
Что-то чутко сторожили
Цепи хмурые солдат.

Всю ночь мерещилась нам дочь,
  Ещё жива,
И нам нашёптывала ночь
  Её слова.

По участкам, по больницам
(Где пускали, где и нет)
Мы склоняли к многим лицам
Тусклых свеч неровный свет.

Бросали груды страшных тел
  В подвал сырой.
Туда пустить нас не хотел
  Городовой.

Скорби пламенной язык ли,
Деньги ль дверь открыли нам, –
Рано утром мы проникли
В тьму, к поверженным телам.

Ступени скользкие вели
  В сырую мглу, –
Под грудой тел мы дочь нашли
  Там, на полу.

Тяжёлыми одеждами
Закрыв мечту мою,
Хочу я жить надеждами,
О счастии пою.

Во дни святого счастия
Возникнет над землёй
Великого безвластия
Согласный, вечный строй.

Не будет ни царящего,
Надменного меча,
Ни мстящего, разящего
Безжалостно бича.

В пыли не зашевелится
Вопрос жестокий: чьё?
И в сердце не прицелится
Безумное ружьё.

Поверженными знаками
Потешится шутя
В полях, шумящих злаками,
Весёлое дитя.

Я спешил к моей невесте
В беспощадный день погрома.
Всю семью застал я вместе
   Дома.

Все лежали в общей груде…
Крови тёмные потоки…
Гвозди вбиты были в груди,
   В щёки.

Что любовью пламенело,
Грубо смято тёмной силой…
Пронизали гвозди тело
   Милой…

  Догорало восстанье, –
Мы врагов одолеть не могли, –
  И меня на страданье,
На мучительный стыд повели.

  Осудили, убили
Победители пленных бойцов,
  А меня обнажили
Беспощадные руки врагов.

  Я лежала нагая,
И нагайками били меня,
  За восстанье отмщая,
За свободные речи казня.

  Издевался, ругался
Кровожадный насильник и злой,
  И смеясь забавлялся
Беззащитной моей наготой.

  Но безмерность мученья
И позора мучительный гнёт
  Неизбежности мщенья
Не убьёт и в крови не зальёт.

  Дни безумия злого
Сосчитал уж стремительный рок,
  И восстанья иного
Пламенеющий день не далёк.

Пришла заплаканная жалость
И у порога стонет вновь:
«Невинных тел святая алость!
Детей играющая кровь!

За гулким взрывом лютой злости
Рыданья детские и стон.
Страшны изломанные кости
И шёпот детский: „Это – сон?“»

Нет, надо мной не властно жало
Твоё, о жалость! Помню ночь,
Когда в застенке умирала
Моя замученная дочь.

Нагаек свист, и визг мучений,
Нагая дочь, и злой палач, –
Всё помню. Жалость, в дни отмщений
У моего окна не плачь!

Раб французский иль германский
Всё несёт такой же гнёт,
Как в былые дни спартанский,
Плетью движимый, илот.

И опять его подруга,
Как раба иных времён,
Бьётся в петлях, сжатых туго,
Для утех рантьерских жён.

Чтоб в театр национальный
Приезжали, в Opéra,
Воры бандою нахальной,
Коротая вечера, –

Чтоб огни иллюминаций
Звали в каждый ресторан
Сволочь пьяную всех наций
И грабителей всех стран, –