Уолт Уитман - Избранные стихотворения и проза

Я думал, что здесь я всего безопаснее, и вдруг что-то
ошеломило меня,
И я бегу из тихого леса, который я любил до сих пор,
Теперь я не стану бродить по лугам,
Я не пойду, не разденусь, чтобы встретиться с моим
любовником морем,
И не прижмусь моим мясом к земле, чтобы её мясо обновило
меня.

О, как это может случиться, что землю не тошнит?
Как можешь ты жить на земле, ты, весенняя зелень?
Как можешь ты давать мне здоровье, ты, травяная кровь,
кровь корней, плодовых садов и зерен?
Разве изо дня в день не пихают в тебя изгаженные
болезнями трупы?
Разве каждый материк не состоит из прокисших покойников?

Куда же ты девала эти трупы, земля?
Этих пьяниц и жирных обжор, умиравших из рода в род?
Куда же ты уволокла это мясо, эту гнусную жижу?
Сегодня её не видно нигде, или, может быть, меня надувают.
Вот я проведу борозду моим плугом, я глубоко войду в землю
лопатой и переверну верхний пласт,
И под ним, я уверен, окажется вонючее мясо.

Вглядитесь же в эту землю! рассмотрите её хорошо!
Может быть, каждая крупинка земли была когда-то
частицей смертельно больного — и всё же смотрите!
Прерии покрыты весенней травой,
И бесшумными взрывами всходят бобы на грядах,
И протыкают воздух изящные копья лука,
И каждая ветка яблони усеяна гроздьями почек,
И бледнолицая пшеница воскресает из гроба,
И просыпается бледная зелень над шелковицей и над ивой,
И птицы-самцы прославляют вечера и рассветы, а их самки
сидят в своих гнёздах.
И вылупляются утята из яиц,
И появляются новорождённые твари, корова рожает телёнка,
а жеребёнка — кобыла,
И из своих маленьких холмиков честно встают тёмнозелёные
листья картошки,
И из своих холмиков жёлтые стебли маиса встают, и сирень
цветёт у дверей во дворе,
И летняя зелень невинна и с величавым презреньем
громоздится над пластами прокисших покойников.

Какая химия!
Что ветры и вправду не веют заразой,
Что эта морская прозрачно-зелёная влага, которая так
влюблена в меня, что она не обман,
Что я смело могу ей дозволить, чтобы она лизала моё голое
тело множеством своих языков,
Что она не грозит мне горячками, которые влиты в неё,

Что всё чисто всегда и вовеки,
Что прохладное питье из колодца так прекрасно на вкус,
Что ягоды черники так сочны и пахнут так хорошо,
Что ни яблоки, ни апельсины, ни виноградные кисти, ни
дыни, ни сливы, ни персики не отравляют меня,
Что, когда я лежу на траве, она не заражает меня,
Хотя, может быть, каждая былинка травы встаёт из того,
что было когда-то заразой.

Теперь не страшна мне Земля, она так терпелива и
спокойна,
Она создаёт такие приятные вещи из такого гноя,
Чистая и совсем безобидная, вращается она вокруг оси, вся
набитая трупами тяжко болевших,
И такие прелестные ветры создаёт она из отвратительной
вони,
И с таким простодушным видом каждый год обновляет она
свои щедрые, пышные всходы,
И даёт всем людям такие дивные вещи, а под конец получает
от них такие отбросы в обмен.

Слёзы! слёзы! слёзы!
В ночи, в одиночестве, слёзы,
На берег падают капля за каплей, и их поглощает песок,
Слёзы, ни одна не сияет звезда, всюду тьма и безлюдье,
Мокрые слёзы из глаз, укутанных тёмной тканью;
О, кто этот призрак? эта тень в темноте, вся в слезах?
Что это за глыба бесформенная сгорбилась там на песке?
Слёзы, что струятся ручьями, слёзы всхлипов и мук,
заглушаемых дикими воплями;
О, буря, что зародилась и выросла и быстро помчалась
бегом по отлогому берегу моря!
О, дикая и мрачная буря ночная — о, рыгающий и бешеный
шторм!
О тень, ты при свете дня такая благопристойная, чинная,
с размеренным шагом и спокойным лицом,
Но в ночи, когда ты ускользаешь и никто не глядит на
тебя, — о, тогда вырывается из берегов океан
Слёз! слёз! слёз!

Читая книгу, биографию прославленную,
И это (говорил я) зовётся у автора человеческой жизнью?
Так, когда я умру, кто-нибудь мою опишет жизнь?
(Будто кто по-настоящему знает что-нибудь о жизни моей,
Нет, зачастую я думаю, я и сам ничего не знаю о своей
подлинной жизни,
Несколько слабых намёков, сбивчивых, разрозненных, еле
заметных штрихов,
Которые я пытаюсь найти для себя самого, чтобы вычертить
здесь.)