Велимир Хлебников - Том 1. Стихотворения 1904-1916

Богоокий говор тишин
Прошила ты словом – умри!
И когда я промчался звездной путиной,
Мне сказала: гори!

Немостынные стены вставали
В пьяном ужасе рьяных стожалий,
И, как тихая греза мечтали,
Прозвенели твои называли.

Славязи негных дум
Покорною шли чередой.
Бич рождал уличный шум,
Вил плечи суетой.
Конские головы не наших желаний
Звонкостью олова страх убивали,
Сапами грусть озаряли.

Грёзоль о тайных мирах
Грёзоль о сое богов…
Где-то колышется страх
Звякнуло звено оков…

Немь лукает луком немным
В закричальности зари.
Ночь роняет душам темным
Кличи старые: гори!
Закричальность задрожала,
В щит молчание взяла
И, столика и стожала,
Боем в темное пошла.
Лук упал из рук упавном,
Прорицает тишина,
И в смятении державном
Улетает прочь она.

Самотеча зрящих струй,
Где поюнный льется буй.
Самотеча тихих слов,
Где молчанья стаи снов.

И ведьма в час, когда лучи светлы,
Под гнетом яростной метлы
      Летела.
«Не знаю, песнь каких немизн,
Но знаю четко – я не жизнь», –
      Пропела.
О, взметенные развейности!
Тихоструйностынь свирельностей!
О, взведенные небдейности!

Зеловеков венок
На чело
Воздел, все еще юноша, рок.
В безраздумные хляби челнок унесло.
О, не умер бы он!
О, боюсь за него!
И умиралостным жалом,
О, не будет покрывало!
О, не надо, не надо, не смей!
Пощади, мечтодей,
Убивало…
Клонится рок.
Падает рок.
И над ним одинокий венок.

О, сладки туки
Детских мне!
О,сладки муки
Детских глаз!
Чей глас
В узорных муках
Погас,
Погас!

Когда был Адам и Ева,
Кто был правый, кто был левый?

Предательски извивен ящер.
В своих желаниях всех я сер.
И жизнь изменческих желаний соты,
И в некрасивом есть красоты.

Тает зов.
Змей возов.
Нет пути.
Крик: пусти!
С песней
В избе с ней
Любо.
– Люба?!

О, это взор – сощурь
В глазах, где щур.
О, чаща острых злоб
И гневно хмурый прекрасный лоб.
Так послушные завету век при
Клыками расслоняют тростник вепри.

Кубок сбит из длинных досок,
Богов выпит кем-то сок.
Божий хмель и зверю дорог.
Вол подъемлет сизый рог.

На кладбище
Спит – раскинулась бабища.
Краски, кисти!
По всему – художник истый.
В покоселом голубце
Лик святого стертый…
У чорта
Насуплены брови, и с любовью на лице
Водит по дереву краской.
– Стираются времени ласки!
Споры движения рук.
Старые краски мрут!
«Тут бы, – воркует, – того!»
А плешина украшена усом святого!
Ах, в старину писали неплохо!
Вот тут бы наметить меточку ловко!
Бабища спит, в горлышке клокочет.
Чорт суслит хвост озабоченно.
Из зыбкой мглы лик святого воскресает.
Святого утопленника лысый бес спасает!

Еще не пойманный во взорах вор ник,
А уж в устах вставал надменный дворник.
Мы рассмеялись все, кто были молод,
И миг поднял веселый молот.
Палец подняв, мы закричали все: сей! сей!
И кинули свой крик в глубь благостных высей: сей!
Но хохочет и гремит улица.
Ах, мне несказуемые блага сулит царь!
Ходит ужас по нивам клонимых шей,
И прочитано, узнано: «голод безумием шей!»
Все так любезны и милы со мной друзья,
И их нежных надежд груз я.

О женщины! О меньший брат,
Вас надо брать,
Какие вы есть,
Или время выест
Жизни сочный и веселый плод,
Что качается всегда над рекой,
Где мысль о бессмертии в нерадостный брег плот,
На стеблях мигов,
Всегда чуждых игол.
И там, где женщины, мы всегда с ними.
Мы вами, в вас лучшее с влаги жизни снимем.
Ах, нам несказуемо милый сон издавна снится!
И мила мигов малых колесница!