Велимир Хлебников - Том 2. Стихотворения 1917-1922

Мной недовольное ты,
Я недовольный тобой.
Льешь на продажу версты
Пены корзины рябой.

Сваи и сваи, на свайных
Постройках, пьянея, лежит
Угроза, сверкавшая в тайнах
Колосьями сумрачных жит.

Ночи запах – эти звезды
В ноздри буйные вдыхая,
Где вода легла на гвозди,
Говор пеной колыхая,
Ты пройдешь в чалме зеленой
Из засохнувшего сена,
Мой учитель опаленный,
Черный, как костра полено.
А другой придет навстречу,
Он устал, как весь Восток,
И в руке его замечу
Красный сорванный цветок.

Подушка – камень,
Терновник – полог,
Прибоя моря простыня,
А звезд ряды – ночное одеяло!
Шуми, грызи молчание,
Как брошенную кость,
Зверь моря.
О, новый камень темноты за тучей.

Морской берег.
Небо. Звезды. Я спокоен. Я лежу.
А подушка – не камень, не перья –
Дырявый сапог моряка.
В них Самородов в красные дни
На море поднял восстанье
И белых суда увел в Красноводск,
В красные воды.
Темнеет. Темно.
«Товарищ, иди, помогай!» –
Иранец зовет, черный, чугунный,
Подымая хворост с земли.
Я ремень затянул
И помог взвалить.
«Саул!» («спасибо» по-русски).
Исчез в темноте.
Я же шептал в темноте
Имя Мехди.
Мехди?
Жук, летевший прямо с черного
Шумного моря,
Держа путь на меня,
Сделал два круга над головой,
И крылья сложив, опустился на волосы.
Тихо молчал и после
Вдруг заскрипел,
Внятно сказал знакомое слово.
На языке, понятном обоим,
Он твердо и ласково сказал свое слово.
Довольно! Мы поняли друг друга!
Темный договор ночи
Подписан скрипом жука.
Крылья подняв, как паруса,
Жук улетел.
Море стерло и скрип и поцелуй на песке.
Это было!
Это верно до точки!

Россия тысячам тысяч свободу дала.
  Милое дело! Долго будут помнить про это.
А я снял рубаху,
И каждый зеркальный небоскреб моего волоса,
Каждая скважина
Города тела
Вывесила ковры и кумачевые ткани.
Гражданки и граждане
Меня – государства
Тысячеоконных кудрей толпились у окон.
Ольги и Игори,
Не по заказу
Радуясь солнцу, смотрели сквозь кожу.
Пала темница рубашки!
А я просто снял рубашку,
Дал солнце народам Меня!
Голый стоял около моря.
  Так я дарил народам свободу,
  Толпам загара.

Золотистые волосики
Точно день Великороссии.
В светлосерые лучи
Полевой глаз огородится.
Это брызнули ключи
Синевы у Богородицы.

Песенка – лесенка в сердце другое.
За волосами пастушьей соломы
Глаза пастушески-святые.
Не ты ль на дороге Батыя
Искала людей незнакомых?

Звенят голубые бубенчики,
Как нежного отклика звук,
И первые вылетят птенчики
Из тихого слова «люблю».

Детуся! Если устали глаза быть широкими,
Если согласны на имя «браток»,
Я, синеокий, клянуся
Высоко держать вашей жизни цветок.
Я ведь такой же, сорвался я с облака,
Много мне зла причиняли
За то, что не этот,
Всегда нелюдим,
Везде нелюбим.
Хочешь, мы будем брат и сестра,
Мы ведь в свободной стране свободные люди,
Сами законы творим, законов бояться не надо,
И лепим глину поступков.
Знаю, прекрасны вы, цветок голубого.
И мне хорошо и внезапно,
Когда говорите про Сочи
И нежные ширятся очи.
Я, сомневавшийся долго во многом,
Вдруг я поверил навеки,
Что предназначено там,
Тщетно рубить дровосеку.
Много мы лишних слов избежим.
Просто я буду служить вам обедню,
Как волосатый священник с длинною гривой,
Пить голубые ручьи чистоты,
И страшных имен мы не будем бояться.

– Стой, девушки, жди!
Ля! паны! на дереве,
Как сомашечие, целуются, гляди!
Девочки, матушки, ля!
Да, Верочка, что ты?
Ума решилась?
Тебе на воздухе земля?
Да спрячьтесь в пещере вы!
На поцелуи в дереве охота?
Девушки, ай!
Ах вы, сени, мои сени,
Да в черемухе весенней! –
Качались гибко ветки,
И дева спрыгнула стыдливо
И в чаще яблоней исчезла.
А дым весны звездою жезла
Давал ей знаки шаловливо.
Сияй невестой в белой сетке,
Черемуха моя!
Ты трепетала, черемуха моя!
Шмели гудят. Летит оса.
Пчела летит за небеса.
И свист гудящий тысяч жал
Собором светлым окружал
Цветов весенних образа.
Гудят, как в полночи гроза,
Висят, как божии глаза,
Пчелы медовые обеды,
Искали в воздухе победы.
И то не ложь, и это истина!
Я плакал на воздушной пристани.
Жучок цветок весны пилил,
А я же тихи слезы лил.
Вы не птицы и не звери вы!
До распустившихся листов
Медовым пламенем цветов
Все дерево горело.
Глазам – веселая дорога,
Украденным в семействе бога!
Черней, дыра в пещере,
Нет Богоматери, есть череп!
Вершина дерева качается,
Здесь не показываются люди,
Хребты изученных оков.
Кругом нее дрожащий студень
Прекрасных белых лепестков.
Она цепляется за ветки,
Она кого-то в небе ждет,
Русалка веток – выстрел меткий –
Сейчас на землю упадет.
Как птица дикая
Иль сельской улицы девчонка,
Ее синеет рубашонка,
Глазами черными поводит,
Как парой неги словарей,
Как по морю, по веткам ходит.
Она стоит, она идет
И взором юношу зовет.
На ветке черной и трясучей
Она стоит одна меж сучей
И, черным пузом загорелая, нагая
Сквозит в рубахе синей и подоле.
Рабыней сдалась синей воле
В окне черемухи – невесты гая,
Ногами голыми шагая,
Русалка воздуха, пугая
Вдруг пролетевших снегирей.
И девы звонко хохотали
И побежали землю рыть.
Что делать им? мы не испытали,
Как можно птичей жизнью жить.
А дым весны зовет медами
Людей и пчел идти стадами,
Лететь сюда, как в белый дом.
На теле глиняно-гнедом
Горела синяя рубашка.
Вэ веток было гулко.
О, сумасшедшая прогулка!
Кормил медами шаловливо.
К чему, откуда, зачем?
Откуда нравы? малиновки? ракла?
Огнем горячим
Рубашка синяя пекла.
Чернело пузо в промежутке.
А первые шаги так жутки.
Внизу же юноша стоял,
Лучистой радостью сиял
И, написав в глазах мольбу,
Не знал, что вылетит в трубу
Девичьего мяса.
И корень груди тоже трясся.
– Нашли, где целоваться!
А девка неплохая цаца!