Максимилиан Волошин - Том 1. Стихотворения и поэмы 1899-1926

Реки вздувают безмерные воды,
Стонет в равнинах метель:
Бродит в точиле, качает народы
Русской разымчивой хмель.

Мы – зараженные совестью: в каждом
Стеньке – святой Серафим,
Отданный тем же похмельям и жаждам,
Тою же волей томим.

Мы погибаем, не умирая,
Дух обнажаем до дна.
Дивное диво – горит, не сгорая,
Неопалимая Купина!

Прежде нежели родиться – было
Во граде солнечном,
В Небесном Иерусалиме:
Видел солнце, разверстое, как кладезь.
Силы небесные кругами обступили тесно –
Трижды тройным кольцом Сияющие Славы:
В первом круге –
Облакам подобные и ветрам огненным;
В круге втором –
Гудящие, как вихри косматых светов;
В третьем круге –
Звенящие и светлые, как звезды;
А в недрах Славы – в свете неприступном
Непостижима, Трисиянна, Пресвятая
Троица,
Подобно адаманту, вне мира сущему,
И больше мира.
И слышал я:
Отец рече Сынови:
– Сотворим человека
По образу и по подобью огня небесного… –
И голос был ко мне:
«Ти подобает облачиться в человека
Тлимого,
Плоть восприять и по земле ходить.
Поди: вочеловечься
И опаляй огнем!»
Был же я, как уголь раскаленный,
И вдруг погас,
И черен стал,
И, пеплом собственным одевшись,
Был извержен
В хлябь вешнюю.

Пеплом собственным одевшись, был извержен
В хлябь вешнюю:
Мое рожденье было
За Кудмою-рекой
В земле Нижегородской.
Отец мой прилежаще пития хмельного,
А мати – постница, молитвенница бысть.
Аз ребенком малым видел у соседа
Скотину мертвую,
И, во ночи восставши,
Молился со слезами,
Чтоб умереть и мне.
С тех пор привык молиться по ночам.
Молод осиротел,
Был во попы поставлен.
Пришла ко мне на исповедь девица,
Делу блудному повинна,
И мне подробно извещала.
Я же – треокаянный врач –
Сам разболелся,
Внутрь жгом огнем блудным,
Зажег я три свечи и руку
Возложив держал,
Дондеже разженье злое не угасло.
А дома до полночи молясь:
Да отлучит мя Бог –
Понеже бремя тяжко, –
В слезах забылся.
А очи сердечнии
При Волге при реке и вижу:
Плывут два корабля златые –
Всё злато: весла, и шесты, и щегла.
«Чьи корабли?» – спросил.
– «Детей твоих духовных».
А за ними третий –
Украшен не золотом, а разными пестротами:
Черно и пепельно, сине, красно и бело.
И красоты его ум человеческий вместить не может.
Юнош светел парус правит.
Я ему:
  – «Чей есть корабль?»
А он мне:
  – «Твой.
Плыви на нем, коль миром докучаешь!»
А я, вострепетав и седше, рассуждаю:
Аз есмь огонь, одетый пеплом плоти,
И тело наше без души есть кал и прах.
В небесном царствии всем золота довольно.
Нам же, во хлябь изверженным
И тлеющим во прахе, подобает
Страдати неослабно.
Что будет плаванье?
По мале времени, по виденному, беды
Восстали адовы, и скорби, и болезни.

Беды восстали адовы, и скорби, и болезни:
От воевод терпел за веру много:
Ин – в церкви взяв,
Как был – с крестом и в ризах
По улице за ноги волочил,
Ин – батогами бил, топтал ногами,
И мертв лежал я до полчаса и паки оживел,
Ин – на руке персты отгрыз зубами.

В село мое пришедше скоморохи
С домрами и с бубнами,
Я ж – грешник, – о Христе ревнуя, изгнал их,
Хари
И бубны изломал –
Един у многих.
Медведей двух великих отнял:
Одного ушиб – и паки ожил –
Другого отпустил на волю.
Боярин Шереметьев, на воеводство плывучи,
К себе призвал и, много избраня,
Сына брадобрица велел благословить,
Я ж образ блудоносный стал обличать.
Боярин, гораздо осердясь,
Велел мя в Волгу кинуть.
Я ж, взяв клюшку, а мати – некрещеного младенцу
Побрел в Москву – Царю печалиться.
А Царь меня поставил протопопом.

В те поры Никон
Яд изрыгнул.
Пишет:
    «Не подобает в церкви
Метание творити на колену.
Тремя перстами креститеся».
Мы ж задумались, сошедшись.
Видим: быть беде!
Зима настала.
Озябло сердце.
Ноги задрожали.
И был мне голос:
      «Время
Приспе страдания.
Крепитесь в вере.
Возможно Антихристу и избранных прельстити»…

Возможно Антихристу и избранных прельстити.
Взяли мя от всенощной, в телегу посадили,
Распяли руин и везли
От Патриархова двора к Андронью,
И на цепь кинули в подземную палатку.
Сидел три дня – не ел, не пил:
Бил на цепи поклоны –
Не знаю – на восток, не то на запад.
Никто ко мне не приходил,
А токмо мыши и тараканы,
Сверчок кричит и блох довольно.
Ста предо мной – не вем кто –
Ангел, аль человек, –
И хлеба дал и штец хлебать,
А после сгинул,
И дверь не отворялась.
Наутро вывели:
Журят, что Патриарху
Не покорился.
А я браню и лаю.
Приволочили в церковь – волосы дерут,
В глаза плюют
И за чепь торгают.
Хотели стричь,
Да Государь, сошедши с места, сам
Приступился к Патриарху –
Упросил не стричь.
И был приказ:
Сослать меня в Сибирь с женою и детьми.