Максимилиан Волошин - Том 2. Стихотворения и поэмы 1891-1931

Я ехал в Европу, и сердце мое
Смеялось, и билось, и пело.
Направо, налево, назад и вперед
Большое болото синело.
На самой границе стоял часовой –
Австриец усатый и бравый.
Ус левый указывал путь на восток,
На запад указывал правый.
Как всё изменилось! Как будто и здесь
Тянулось всё то же болото,
Но раньше на нем ничего не росло,
А только щетинилось что-то.
А здесь оно сразу оделось травой,
Повсюду проходят канавки,
Лесок зеленеет, желтеют стога,
И кролики скачут по травке.
И сразу двенадцать томительных дней
Из жизни куда-то пропало:
Там было восьмое число сентября –
Здесь сразу двадцатое стало.
И не было жаль мне потерянных дней,
Я только боялся другого:
Вернувшись в Россию в положенный срок,
Найти на границе их снова.

Спит великан Колизей,
Смотрится месяц в окошки.
Тихо меж черных камней
Крадутся черные кошки.
Это потомки пантер,
Скушавших столько народу
Всем христианам в пример,
Черни голодной в угоду.
Всюду меж черных камней
Черные ходы. Бывало
В мраке зловещих ночей
Сколько здесь львов завывало!!
Тихо… Подохли все львы,
Смотрится месяц в окошки.
Смутно чернея средь тьмы,
Крадутся черные кошки…

Душно в городе! Как только
Снег растает под лучами, –
Закажу себе ботинки
С двухдюймовыми гвоздями,
Приготовлю «Lederhosen»,
Альпеншток с крюком из рога,
«Ruckensak» себе достану,
Колбасы возьму немного.
И лишь первый луч заглянет
В запыленное оконце –
Набекрень надену шляпу,
Порыжелую от солнца.
И пойду себе я в горы
С неизменным красным гидом,
Поражая и пугая
Всех прохожих диким видом.
Побегут за мной мальчишки
Восхищенною толпою
(Я люблю быть популярным,
От читателей не скрою).
А когда, минуя город,
Я один останусь в поле,
А кругом засвищут птицы,
Запоют ручьи на воле,
Затяну я тоже песню,
Откликаясь птичкам дальним,
Хоть отнюдь не обладаю
Я талантом музыкальным,
Хоть ни разу верной ноты
Я не взял… Но вот привычка:
Если я один останусь,
То пою всегда, как птичка.

Поздно утром в час полдневный
Спал я в комнате своей.
Вдруг раздался голос гневный,
Стук ужасный, крик плачевный –
Будто кто-то заметался у моих дверей.
Ясно помню ожиданье,
Солнца яркое сиянье,
На бензинке бормотанье закипающей воды…
И промолвил голос грозно:
«Стыдно, стыдно спать так поздно,
Когда обе встали мы!
Наши кофты не дошиты,
Рукава у них не вшиты,
Не разрезаны холсты.
Мы сердиты до экстаза,
Киселев уж был два раза –
И вставайте тоже вы!»
Я проснулся, встрепенулся,
Потянулся, заворчал;
Шевельнулось в сердце что-то,
«Уходите вы в болото!» –
Чуть я было не сказал.
После было умыванье,
Умывальника журчанье,
После – чаю разливанье,
Бесконечное ворчанье,
В магазинах разных шлянье,
Всевозможные страданья
Предотъездной суетни:
То кистей исчезновенье,
То нежданное явленье
Надоедливых гостей,
Чья-то кофта в нафталине –
Всё тонуло, как в трясине,
В этом хаосе вещей.
«Я собраться не успею,
Не поеду в Пиренеи,
К Балеарским островам.
Удеру от вас на полюс
И в Норвегии устроюсь
И останусь летом там».
Полтора часа осталось,
Всё скатилось, замешалось,
Ошалели сразу все.
Киселев над ниткой тщится,
В вихре бешеном кружится
Белка – белка в колесе.
Ранцев быстрое вязанье,
Экипажа ожиданье,
Страшно тихая езда;
В кассе спор о Тарасконе…
Наконец – сидим в вагоне,
На окошке Календа.

Лизавета Николавна
Искус выдержала славно –
И в своих больших ботинках
Вверх всползла на четвереньках.
Лизавета же Сергевна
Отнеслася к горам гневно:
Чуть не с самого начала
Застонала, заворчала,
Вся в кровавых пятнах стала,
Застонала, заскрипела
И на камень злобно села.
Я ж, свершивши восхожденье,
Ощутил вдруг вдохновенье,
Стилограф скорей достал
И всё это написал.
Но по просьбе Киселева
Прибавляю еще слово:
Он ходил, сопел, молчал
И пейзажи гор писал.
Без крючков, гвоздей и палок
Лезли мы на кряжи гор,
Чтоб, поднявшись выше галок,
Любоваться на простор.
Полны детской, чистой веры,
Что в горах найдем пещеры.
Но, пока мы кверху лезли,
Те коварно вдруг исчезли.