Максимилиан Волошин - Том 2. Стихотворения и поэмы 1891-1931

Весенних токов хмель, и цвет, и ярь.
Холмы, сады и виноград, как рама.
Со смуглой Суламифью – юный царь.
Свистит пила, встают устои храма,

И властный дух строителя Хирама
Возводит Ягве каменный алтарь.
Но жизнь течет: на сердце желчь и гарь.
На властном пальце – перстень: гексаграмма.

Офир и Пунт в сетях его игры,
Царица Савская несет дары,
Лукавый Джинн и бес ему покорны.

Он царь, он маг, он зодчий, он поэт…
Но достиженья жизни – иллюзорны,
Нет радости: «Всё суета сует».

Когда стихи я сочиняю,
Не знаю, чем мне их начать.
Когда начну, тогда не знаю,
Чем эти мне стихи кончать.

Низойди, о вдохновенье,
Ты сегодня на меня!
Слушай, Люба, мое пенье
Я пою лишь для тебя!
Хорошо ли посвященье?
Похвалишь ли ты меня?

Что головку опустила,
Черноглазая овечка?
Что ты смотришь так уныло?
Что не вымолвишь словечка?
Или, может, полюбила
Ты кого-нибудь другого?
Что ты глазки опустила?
Я не сделаю дурного!
Хоть одно скажи словечко!
Перестань меня томить!
И тебя, мое сердечко,
Буду я всегда любить!

Я пишу тебе, Зволинский,
И пишу тебе стихами.
Но о чем же мне писать-то?
Это, право, я не знаю.
Получив твое посланье,
Я прочел его сейчас же.
Правда, ведь оно не длинно –
Ну да Бог с тобой, мой милый.
Ты мне пишешь, что желал бы
Знать всё то, что в это время,
Как с тобой я не видался,
Написал и сочинил я.
Написал я очень мало
И почти не сочинял я:
Есть лишь несколько отрывков
Неоконченных творений.
Ну да разве это дело?
Всё равно, что ничего ведь!
Начал вот, от скуки ради,
Я к тебе мое посланье.
Пишу прямо набело я –
Ничего, кажись, выходит.
Пишу белыми стихами,
То есть попросту размером
И без рифмы сладкозвучной.
Это, я клянусь Зевесом,
Легче рифменных тех виршей,
Что писал тебе я раньше,
Легкий стих вот так и льется
Обольстительным напевом
Без помарок и преграды.
Я тебе здесь написал вот
Почти целых две страницы,
Не ломая ни минуты
Головы над трудной рифмой.
И позволь тебе заметить:
Повозившись так немножко,
Можешь ты писать, как прозой!
Вот недавно перевел я
Таковым стихом, как этот,
Одну греческую надпись,
То есть вольным переводом,
Своего прибавив много.
И теперь, если ты хочешь,
Я ее скажу до слова:
«Расскажи, о странник, Спарте,
Что мы здесь легли костями,
Но себя не посрамили,
Не нарушили законов.
Возвести, что 300 греков
Тут сражались за свободу
Против трех мильонов персов
И что мы как львы сражались.
Почти все в неравной битве
Все погибли за свободу,
Прославляя Леонида,
Вождя храброго спартанцев».
Как находишь эту надпись –
Иль хорошей иль плохою?
Напиши мне в понедельник,
Буду ждать я с нетерпеньем
Твоего письма другого.
Я боюсь, что ты как критик,
Уважающий цензуру,
Рифму любящий душою,
Разразишься не на шутку
На посланье мое громом.
Да и правда: что за дерзость
Вдруг писать – писать без рифмы!
Это просто преступленье!!
Не сердись, мой критик строгий:
Сам Гомер, отец поэтов,
Он одним писал размером –
Тем гекзаметром священным,
Что доныне все поэты
Перед ним благоговеют.
И Пиндар, который в песнях
Победителей на играх
Олимпийских незабвенных
Воспевал, и тот размером
Лишь одним, без легкой рифмы
Написал свои все оды.
И Гораций, и Овидий,
И другие все поэты –
И эллинские и Рима –
Свои чудные посланья,
Свои чудные поэмы
Все писали лишь размером.
И ты видишь, критик строгий,
Что я прав перед тобою
Чисто как агнец невинный…
Ну, об рифме-то довольно.
В другой раз, пожалуй, больше
Напишу тебе, мой милый,
А теперь пока довольно:
Умолкаю, написавши
Сто-стиховое посланье.
До свидания, мой критик,
Мой вельможный пан Зволинский.
Остаюсь тебе покорный,
Муз воспитанник примерный
Кириенко-Шут-Волошин,
Как зовет меня наш Кузя.

Алла велик! Чрез Магомета
Он древле чудо совершил:
Собаке дал сан человека
И даром слова оделил.
Сей род Сабаниных всё жив поныне,
Живет он, как и прежде жил.
И хоть один из них и учится латыни,
Но все собачьи он привычки сохранил.