Максимилиан Волошин: Том 2. Стихотворения и поэмы 1891-1931

Как ученик волшебника, призвавший
  Стихийных демонов,
Не мог замкнуть разверстых ими хлябей
И был затоплен с домом и селеньем –
Так человек не в силах удержать
Неистовства машины: рычаги
Сгибают локти, вертятся колеса,
Скользят ремни, пылают недра фабрик,
И, содрогаясь в непрерывной спазме,
Стальные чрева мечут, как икру,
Однообразные ненужные предметы
  (Воротнички, автомобили,
  Граммофоны) –
Мильонами мильонов, – затопляя
  Селенья, области и страны –
  Целый мир,
  Творя империи,
  Захватывая рынки, –
  И нет возможности
  Остановить их ярость,
Ни обуздать разнузданных рабов.

Машина – победила человека:
Был нужен раб, чтоб вытирать ей пот,
Чтоб умащать промежности елеем,
Кормить углем и принимать помет.
И стали ей тогда необходимы:
Кишащий сгусток мускулов и воль,
Воспитанных в голодной дисциплине,
И жадный хам, продешевивший дух
За радости комфорта и мещанства.

Машина научила человека
Пристойно мыслить, здраво рассуждать.
Она ему наглядно доказала,
Что Духа нет, а есть лишь вещество,
Что человек – такая же машина,
Что звездный космос только механизм
Для производства времени, что мысль
Простой продукт пищеваренья мозга,
Что бытие определяет дух,
Что гений – вырожденье, что культура –
Увеличение числа потребностей,
    Что идеал –
      Благополучие и сытость,
Что есть единый мировой желудок
И нет иных богов, кроме него.

Осуществленье всех культурных грез:
Гудят столбы, звенят антенны, токи
Стремят в пространствах звуки и слова,
   Разносит молния
   Декреты и указы
Полиции, правительства и бирж, –
Но ни единой мысли человека
Не проскользнет по чутким проводам.
Ротационные машины мечут
И день и ночь печатные листы,
Газеты вырабатывают правду
Одну для всех на каждый день и час:
Но ни одной строки о человеке –
О древнем замурованном огне.
Течет зерно по трюмам и амбарам,
Порта и рынки ломятся от яств,
Горячей снедью пышут рестораны,
Но ни единой корки для голодных –
Для незанумерованных рабов.
В пучинах вод стальные рыщут рыбы,
Взрывают хляби тяжкие суда,
   Поют пропеллеры
   В заоблачных высотах:
Земля и воды, воздух и огонь –
Всё ополчилось против человека.
А в городах, где заперты рабы, –
Распахнуты театры и музеи,
   Клокочут площади,
   Ораторы в толпу
   Кидают лозунги
   О ненависти классов,
О социальном рае, о свободе,
О радостном содружестве племен,
И нищий с оскопленною душою,
С охолощенным мозгом торжествует
Триумф культуры, мысли и труда.

Я голос вопиющего в пустыне
Кишащих множеств, в спазмах городов,
В водоворотах улиц и вокзалов –
В безлюднейшей из всех пустынь земли.

Мне сказано:
      «Ступай на рынки», –
Надо,
Чтоб каждый раб был призван к мятежу.
Но не мечи им истин, а взрывай
Пласты оцепенелых равновесий:
Пусть истина взовьется, как огонь
Со дна души, разъятой вихрем взрыва.
Беда тому, кто убедит глупца!
  Принявший истину на веру –
        Ею слепнет.
Вероучитель гонит пред собой
Лишь стадо изнасилованных правдой:
  Насилье истиной
  Гнуснее всех убийств.
Кто хочет бунта – сей противоречья,
Кто хочет дать свободу – соблазняй,
Будь поджигателем,
Будь ядом, будь трихиной,
Будь оводом, безумящим стада.

Вы узники своих же лабиринтов!
Вы – мертвецы заклепанных гробов!
Вы – суеверы, мечущие бомбы
В парламенты, и в биржи, и в дворцы,
Вы мыслите разрушить динамитом
Всё то, что прорастает изнутри –
Из вас самих с неудержимой силой?
Я призываю вас к восстанью против
Законов естества и разума:
   К прыжку из человечества –
   К последнему безумью –
К пересозданью самого себя.

Кто написал на этих стенах кровью:
«Свобода, братство, равенство,
Иль смерть»?
Свободы нет.
Но есть освобожденье,
Среди рабов единственное место
Достойное свободного – тюрьма!
Нет братства в человечестве иного,
Как братство Каина.
Кто связан кровью
Еще тесней, чем жертва и палач?
Нет равенства – есть только равновесье,
Но в равновесьи – противоупор,
И две стены, упавши друг на друга,
Единый образуют свод.
Вы верите, что цель культуры – счастье,
Что благосостоянье – идеал?
Страдание и голод – вот резец,
Которым смерть ваяет человека.
Не в равенстве, не в братстве, не в свободе,
А только в смерти правда мятежа.