Максимилиан Волошин: Том 2. Стихотворения и поэмы 1891-1931

Так стал он предком всех убийц,
Преступников, пророков – зачинатель
Ремесл, искусств, наук и ересей.

Кулак – горсть пальцев, пясть руки,
Сжимающая сручье иль оружье, –
Вот сила Каина.

В кулачном праве выросли законы
Прекрасные и кроткие в сравненьи
С законом пороха и правом пулемета.
Их равенство – в предельном напряженьи
Свободных мускулов,
Свобода – в равновесьи
Звериной мощи с силами природы.

Когда из пламени народных мятежей
Взвивается кровавый стяг с девизом:
«Свобода, братство, равенство иль смерть» –
Его древко зажато в кулаке
Твоем, первоубийца Каин.

Меч создал справедливость.

  Насильем скованный,
  Отточенный для мщенья, –
Он вместе с кровью напитался духом
  Святых и праведников,
  Им усекновенных.
И стала рукоять его ковчегом
Для их мощей.
(Эфес поднять до губ –
Доныне жест военного салюта).
И в этом меч сподобился кресту –
Позорному столбу, который стал
Священнейшим из символов любви.

На справедливой стали проступили
Слова молитв и заповеди долга:
«Марии – Деве милосердной – слава»,
«Не обнажай меня без нужды,
Не вкладывай в ножны без чести»,
«In te, о Domine, speravi!» [1] «На тебя, Господи, уповаю!» ( лат .).
Восклицают средневековые клинки.
Меч сосвященствовал во время
  Литургии,
Меч нарекался в таинстве крещенья.
Их имена «Отклер» и «Дюрандаль»
  Сверкают, как удар.
  И в описях оружья
К иным прибавлено рукой писца:
  «Он – фея».

Так из грабителя больших дорог
  Меч создал рыцаря
  И оковал железом
Его лицо и плоть его; а дух
Провел сквозь пламя посвященья,
Запечатляя в зрящем сердце меч,
Пылающий в деснице Серафима:
  Символ земной любви,
  Карающей и мстящей,
Мир рассекающий на «Да» и «Нет»,
На зло и на добро.
«Si! Si! – No! No!» [2] «Да! Да! – Нет! Нет!» ( исп .). ,
Как утверждает Сидов меч «Тисона».

Когда же в мир пришли иные силы
И вновь преобразили человека,
Меч не погиб, но расщепился в дух:
Защитницею чести стала шпага
(Ланцет для воспаленных самолюбий),
  А меч –
Вершителем судебных приговоров.
  Но, обесчещенный,
  Он для толпы остался
     Оракулом
  И врачевателем болезней;
И палачи, собравшись, хоронили
  В лесах Германии
  Усталые мечи,
  Которые отсекли
  Девяносто девять.

  Казнь реформировал
  Хирург и филантроп,
  И меч был вытеснен
  Машинным производством,
Введенным в область смерти, и с тех пор
  Он стал характером,
  Учением, доктриной:
Сен-Жюстом, Робеспьером, гильотиной –
Антиномией Кантова ума.

  О, правосудие,
  Держащее в руках
Весы и меч! Не ты ль его кидало
На чашки мира: «Горе побежденным!»?
Не веривший ли в справедливость
  Приходил
К сознанию, что надо уничтожить
  Для торжества ее
  Сначала всех людей?
Не справедливость ли была всегда
Таблицей умноженья, на которой
  Труп множили на труп,
  Убийство на убийство
  И зло на зло?
Не тот ли, кто принес «Не мир, а меч»,
В нас вдунул огнь, который
Язвит и жжет, и будет жечь наш дух,
  Доколе каждый
Таинственного слова не постигнет:
«Отмщенье Мне и Аз воздам за зло».

Права гражданские писал кулак,
Меч – право государственное, порох
Их стер и создал воинский устав.

На вызов, обращенный не к нему,
Со дна реторт преступного монаха
  Порох
Явил свой дымный лик и разметал
  Доспехи рыцарей,
  Как ржавое железо.

«Несчастные, тащите меч на кузню
И на плечо берите аркебузы:
Честь, сила, мужество – бессмысленны.
Теперь
Последний трус стал равен
Храбрейшему из рыцарей».
  – «О, сколь благословенны
Века, не ведавшие пороха,
В сравненьи с нашим временем, когда
Горсть праха и кусок свинца способны
Убить славнейшего…»
  Так восклицали
Неистовый Орланд и мудрый Дон-Кихот –
Последние мечи средневековья.

Привыкший спать в глубоких равновесьях,
     Порох
  Свил черное гнездо
  На дне ружейных дул,
В жерле мортир, в стволах стальных орудий,
Чтоб в ярости случайных пробуждений
В лицо врагу внезапно плюнуть смерть.