Владимир Маяковский - 100 стихотворений, которые растрогают самых суровых мужчин (сборник)

И, смотря во мрак глубокий, долго ждал я,
одинокий,
Полный грез, что ведать смертным
не давалось до того!
Все безмолвно было снова, тьма вокруг была
сурова,
Раздалось одно лишь слово: шепчут ангелы его.
Я шепнул: «Линор», и эхо – повторило мне его,
Эхо, – больше ничего.

Лишь вернулся я несмело (вся душа во мне
горела),
Вскоре вновь я стук расслышал, но ясней,
чем до того.
Но сказал я: «Это ставней ветер зыблет
своенравней,
Он и вызвал страх недавний, ветер, только
и всего,
Будь спокойно, сердце! Это ветер, только
и всего.
Ветер, – больше ничего!»

Растворил свое окно я, и влетел во глубь покоя
Статный, древний Ворон, шумом крыльев
славя торжество,
Поклониться не хотел он; не колеблясь,
полетел он,
Словно лорд иль лэди, сел он, сел у входа моего,
Там, на белый бюст Паллады, сел у входа моего,
Сел, – и больше ничего.

Я с улыбкой мог дивиться, как эбеновая птица,
В строгой важности – сурова и горда была
тогда.
«Ты, – сказал я, – лыс и черен, но не робок
и упорен,
Древний, мрачный Ворон, странник с берегов,
где ночь всегда!
Как же царственно ты прозван у Плутона?»
Он тогда
Каркнул: «Больше никогда!»

Птица ясно прокричала, изумив меня сначала.
Было в крике смысла мало, и слова не шли сюда.
Но не всем благословенье было – ведать
посещенье
Птицы, что над входом сядет, величава и горда,
Что на белом бюсте сядет, чернокрыла и горда,
С кличкой: «Больше никогда!»

Одинокий, Ворон черный, сев на бюст, бросал,
упорный,
Лишь два слова, словно душу вылил в них
он навсегда.
Их твердя, он словно стынул, ни одним пером
не двинул,
Наконец я птице кинул: «Раньше скрылись
без следа
Все друзья; ты завтра сгинешь безнадежно!..»
Он тогда
Каркнул: «Больше никогда!»

Вздрогнул я, в волненьи мрачном, при ответе
столь удачном.
«Это – все, – сказал я, – видно, что он знает,
жив года
С бедняком, кого терзали беспощадные печали,
Гнали в даль и дальше гнали неудачи и нужда.
К песням скорби о надеждах лишь один
припев нужда
Знала: больше никогда!»

Я с улыбкой мог дивиться, как глядит мне
в душу птица.
Быстро кресло подкатил я, против птицы,
сел туда:
Прижимаясь к мягкой ткани, развивал я цепь
мечтаний,
Сны за снами; как в тумане, думал я:
«Он жил года,
Что ж пророчит, вещий, тощий, живший
в старые года,
Криком: больше никогда?»

Это думал я с тревогой, но не смел шепнуть
ни слога
Птице, чьи глаза палили сердце мне огнем
тогда.
Это думал и иное, прислонясь челом в покое
К бархату; мы, прежде, двое так сидели иногда…
Ах! при лампе, не склоняться ей на бархат
иногда
Больше, больше никогда!
И, казалось, клубы дыма льет курильница
незримо,
Шаг чуть слышен серафима, с ней вошедшего
сюда.
«Бедный! – я вскричал, – то Богом послан
отдых всем тревогам,
Отдых, мир! чтоб хоть немного ты вкусил
забвенье, – да?
Пей! о, пей тот сладкий отдых! позабудь
Линор, – о, да?»
Ворон: – «Больше никогда!»

«Вещий, – я вскричал, – зачем он прибыл,
птица или демон?
Искусителем ли послан, бурей пригнан ли сюда?
Я не пал, хоть полн уныний! В этой заклятой
пустыне,
Здесь, где правит ужас ныне, отвечай, молю,
когда
В Галааде мир найду я? обрету бальзам когда?»
Ворон: – «Больше никогда!»

«Вещий, – я вскричал, – зачем он прибыл,
птица или демон?
Ради неба, что над нами, часа страшного суда,
Отвечай душе печальной: я в раю, в отчизне
дальной,
Встречу ль образ идеальный, что меж ангелов
всегда?
Ту мою Линор, чье имя шепчут ангелы всегда?»
Ворон: – «Больше никогда!»

«Это слово – знак разлуки! – крикнул я,
ломая руки, –
Возвратись в края, где мрачно плещет
Стиксова вода!
Не оставь здесь перьев черных, как следов
от слов позорных!
Не хочу друзей тлетворных! С бюста – прочь,
и навсегда!
Прочь – из сердца клюв, и с двери – прочь
виденье навсегда!»
Ворон: – «Больше никогда!»

И, как будто с бюстом слит он, все сидит он,
все сидит он,
Там, над входом, Ворон черный, с белым
бюстом слит всегда!
Светом лампы озаренный, смотрит, словно
демон сонный.
Тень ложится удлиненно, на полу лежит года, –
И душе не встать из тени, пусть идут, идут
года, –
Знаю, – больше никогда!