Борис Чичибабин - Собрание стихотворений

Как я дожил до прозы
с горькою головой?
Вечером на допросы
водит меня конвой.

Лестницы, коридоры,
хитрые письмена…
Красные помидоры
кушайте без меня.

МАХОРКА {3} 3 Махорка. Печ. по: К89. С. 10. Впервые: Гар. С. 55 с искажениями. Первоначальный вар. в ЯП. С. 35.

Меняю хлеб на горькую затяжку,
родимый дым приснился и запах.
И жить легко, и пропадать нетяжко
с курящейся цигаркою в зубах.

Я знал давно, задумчивый и зоркий,
что неспроста, простужен и сердит,
и в корешках, и в листиках махорки
мохнатый дьявол жмется и сидит.

А здесь, среди чахоточного быта,
где холод лют, а хижины мокры,
все искушенья жизни позабытой
для нас остались в пригоршне махры.

Горсть табаку, газетная полоска —
какое счастье проще и полней?
И вдруг во рту погаснет папироска,
и заскучает воля обо мне.

Один из тех, что «ну давай покурим»,
сболтнет, печаль надеждой осквернив,
что у ворот задумавшихся тюрем
нам остаются рады и верны.

А мне и так не жалко и не горько.
Я не хочу нечаянных порук.
Дымись дотла, душа моя махорка,
мой дорогой и ядовитый друг.

ЛАГЕРНОЕ {4} 4 Лагерное. Печ. по альм.: Бурсацкий спуск. — Харьков. — 1992. — С. 19 (датируется по журн. публикации). Стибрили — украли (жарг.). …брянский волк нам в лесу товарищ. — «Волк или серый волк — одиночка, не связанный никакой мастью, умеющий постоять за себя; вольнонаемный, которого зэк осмелился бы назвать „товарищем“, обычно отвечает: „Волк в брянском лесу тебе товарищ, а не я!“» (Росси Ж. Справочник по Гулагу). Вертухай — надзиратель (жарг.).

Мы не воры и не бандиты,
и вины за собой не числим,
кроме юности, а поди ты,
стали пасынки у отчизны.

Нам досталось по горстке детства
и минуты всего на сборы,
наградил нас угрюмый деспот
шумной шерстью собачьей своры.

Все у нас отобрали-стибрили,
даже воздух, и тот обыскан, —
только души без бирок с цифрами,
только небо светло и близко.

Чуть живой доживу до вечера,
чтоб увидеть во сне тебя лишь…
Лишены мы всего человечьего,
брянский волк нам в лесу товарищ.

Кто из белых, а кто из красных,
а теперь навсегда родные,
и один лишь у сердца праздник —
чтоб такой и была Россия.

Мы ее за грехи не хаем,
только брезгаем хищной бронзой, —
конвоирам и вертухаям
не затмить нашей веры грозной.

Наше братство ненарушимо,
смертный час нам, и тот не страшен, —
только ж нет такого режима,
чтоб держали всю жизнь под стражей.

Острый ветер пройдет по липам,
к теплым пальцам прильнут стаканы, —
я не знаю, за что мы выпьем,
только знаю, что будем пьяны.

ЕВРЕЙСКОМУ НАРОДУ * [3] Здесь и далее первоначальный вариант стихотворений, отмеченных *, см. Раздел 3. {5} 5 Еврейскому народу (Народу еврейскому). Печ. по: К89. С. 13 (датируется по ВСП; в К89 указана ошибочная дата 1948). Первоначальный вариант (вар.) в ЯП. С. 125 (см. Раздел 3). Тит Флавий Веспасиан (39–81). — римский император; в 70 году, подавив восстание иудеев, захватил и разрушил Иерусалим. Ротшильд. — Здесь: Мейер Ансельм Ротшильд (1743–1812), родоначальник знаменитой династии банкиров.

Был бы я моложе — не такая б жалость:
не на брачном ложе наша кровь смешалась.

Завтракал ты славой, ужинал бедою,
слезной и кровавой запивал водою.

«Славу запретите, отнимите кровлю», —
сказано при Тите пламенем и кровью.

Отлучилось семя от родного лона.
Помутилось племя ветхого Сиона.

Оборвались корни, облетели кроны, —
муки гетто, коль не казни да погромы.

Не с того ли Ротшильд, молодой и лютый,
лихо заворочал золотой валютой?

Застелила вьюга пеленою хрусткой
комиссаров Духа — цвет Коммуны Русской.

Ничего, что нету надо лбами нимбов, —
всех родней поэту те, кто здесь гоним был.

И не в худший день нам под стекло попала
Чаплина с Эйнштейном солнечная пара…

Не родись я Русью, не зовись я Борькой,
не водись я с грустью золотой и горькой,

не ночуй в канавах, счастьем обуянный,
не войди я навек частью безымянной