К удачам недоверчивы,
с любовью не в ладу,
горим с утра до вечера,
а ночь у нас для дум.
Не вынесли и черти бы
тех горестей и тех радостей, —
аж пот закипал на черепе
и лился на лист тетрадочный.
Мы душ не мараем ложью,
как ваш перегнивший Рим,
шуруем во славу Божью
и ведаем, что творим.
Хмельны от питья веселого,
выкашливающие дым,
когда-нибудь мы еще здорово,
по-шаляпински пошалим!
Вот так ты сказал — и баста,
и душу всю распротак!
Люблю тебя, зубастого,
в забавах и трудах.
Пошлялись мы по свету,
поспорили с судьбой.
Другой России нету,
чем та, что мы с тобой,
с трагическим весельем,
спаленные дотла,
в сердца людские сеем,
чтоб чистою взошла.
Пускай в мошне не густо,
лишь песня шла б на лад.
Да светится искусство!
Да здравствует талант!
Начало 1960-х
ОДА РУССКОЙ ВОДКЕ {68} 68 Ода русской водке. Печ. по: ВСП. С. 93. Впервые: Апрель. — 1991. — Вып. 4. — С. 8. (см. коммент. на с. 827 к ст-ю «Поздравление с Апрелем»). Ч. воспевал водку как атрибут дружеского застолья, «пира», но выпивал только с гостями, для поддержания задушевного разговора. …а Бог наш — Пушкин пил с утра… — Получивший распространение миф о «пьющем» Пушкине находит обоснование разве что в лицейской лирике поэта — в действительности же, став взрослым, он не употреблял крепких напитков (изредка делая исключение для т. н. «жженки»), предпочитал шампанское, а утро начинал с чашки кофе.
Поля неведомых планет
души славянской не пленят,
но кто почёл, что водка яд,
таким у нас пощады нет.
На самом деле ж водка — дар
для всех трудящихся людей,
и был веселый чародей,
кто это дело отгадал.
Когда б не нес ее ко рту,
то я б давно зачах и слег.
О, где мне взять достойный слог,
дабы воспеть сию бурду?
Хрустален, терпок и терпим
ее процеженный настой.
У синя моря Лев Толстой
ее по молодости пил.
Под Емельяном конь икал,
шарахаясь от вольных толп.
Кто в русской водке знает толк,
тот не пригубит коньяка.
Сие народное питье
развязывает языки,
и наши думы высоки,
когда мы тяпаем ее.
Нас бражный дух не укачал,
нам эта влага по зубам,
предоставляя финь-шампань
начальникам и стукачам.
Им не узнать вовек того
невосполнимого тепла,
когда над скудостью стола
воспрянет светлое питво.
Любое горе отлегло,
обидам русским грош цена,
когда заплещется она
сквозь запотевшее стекло.
А кто с вралями заодно,
смотри, чтоб в глотку не влили:
при ней отпетые врали
проговорятся все равно.
Вот тем она и хороша,
что с ней не всяк дружить горазд.
Сам Разин дул ее не раз,
полки боярские круша.
С Есениным в иные дни
история была такая ж —
и, коль на нас ты намекаешь,
мы тоже Разину сродни.
И тот бессовестный кащей,
кто на нее повысил цену,
но баять нам на эту тему
не подобает вообще.
Мы все когда-нибудь подохнем,
быть может, трезвость и мудра, —
а Бог наш — Пушкин пил с утра
и пить советовал потомкам.
1963
* * *
В декабре в Одессе жуть
{69} 69 «В декабре в Одессе жуть…». Печ. по: М60. С. 156 (дата уточнена по сравнению с ВСП). В декабре 1963 г. Ч. отдыхал в Доме творчества писателей в Одессе. Существует автограф Ч. с посвящением одесскому поэту Борису Нечерде, датированный 31 дек. 1963 г. (см. «Посвящения»). Дюк (от «дю Плесси») — прозвище Армана Эмманюэля дю Плесси, герцога де Ришелье, легендарного основателя Одессы.
:
каплет, сеет, брызжет, мочит.
В конуре своей сижу.
Скучно. Мокро. Нету мочи.
В голове плывут слова.
Гололедица и слякоть.
Ты вези меня, трамвай,
чтоб в ладони не заплакать.
Что за черт? Да это ж Дюк!
А за что — забыла память.
И охота же дождю
по панелям барабанить.
До берез не доберусь:
на дорогу треба денег.
У меня на сердце грусть
от декабрьской дребедени.
День мой тошен и уныл —
наказание Господне…
До тебя — как до луны.
Что ты делаешь сегодня?
1963–1964
ОДЕССКИЕ СКВОРЦЫ {70} 70 Одесские скворцы. Печ. по: М60. С. 157. Шкварчат — здесь: издают звук, похожий на треск жарящихся кусочков сала — шкварок (укр.); образ возник из звуковой игры (скворцы шкварчат). Север. См. коммент. к ст-ю «Север». Пушкинская — одна из центральных улиц Одессы. Паспортина — неологизм, введенный Маяковским в «Стихах о советском паспорте».
Читать дальше