Люблю веселых
да песни пестую,
типичный олух
царя небесного.
За счастье, люди!
Поднимем — сбудется.
За всех, кто любит!
За всех, кто трудится!
Начало 1960-х
* * *
Поэт — что малое дитя
{37} 37 «Поэт — что малое дитя…». Печ. по: М60. С. 16 (датируется по ВСП). Впервые: Сельская молодежь. — 1988. — № 2. — С. 30. Поэт — дитя. В лирике Ч. совокупность черт с общим значением «детскости» (ребячливость, наивность, непосредственность, чистота души) выступает мерилом истинности поэта, что отражено в ст-ях, посвященных любимым поэтам-современникам: Пастернаку, Маршаку, Эренбургу и др.
.
Он верит женщинам и соснам,
и стих, написанный шутя,
как жизнь, священ и неосознан.
То громыхает, как пророк,
а то дурачится, как клоун,
бог весть, зачем и для кого он,
пойдет ли будущему впрок.
Как сон, от быта отрешен,
и кто прочтет и чем навеян?
У древней тайны вдохновенья
напрасно спрашивать резон.
Но перед тем как сесть за стол
и прежде чем стихам начаться,
я твердо ведаю, за что
меня не жалует начальство.
Я б не сложил и пары слов,
когда б судьбы мирской горнило
моих висков не опалило,
души моей не потрясло.
1960
* * *
До гроба страсти не избуду
{38} 38 «До гроба страсти не избуду…». Печ. по: К89. С. 11. Впервые: Гар. С. 90 с искажениями. В раннем вар. 1-я строка была: «До гроба злости не избуду…» (датируется по ВСП). О чичибабинском выборе свободы как «частности» существования (здесь возможно продуктивное сопоставление с концепцией поэта у Бродского) точно написал украинский поэт И. Дзюба: «Ч. никогда не героизировал свой выбор, а скорее наоборот — профанировал (в бахтинском понимании этого слова» (Дзюба И. Свобода и неволя Бориса Чичибабина // Чичибабинские чтения: Сб. материалов. — Харьков. — 2006. — С. 70–97).
.
В края чужие не поеду.
Я не был сроду и не буду,
каким пристало быть поэту.
Не в игрищах литературных,
не на пирах, не в дачных рощах —
мой дух возращивался в тюрьмах
этапных, следственных и прочих.
Я был одно с народом русским.
Я с ним ютился по баракам,
леса валил, подсолнух лускал,
каналы рыл и правду брякал.
На брюхе ползал по-пластунски
солдатом части минометной.
И в мире не было простушки
в меня влюбиться мимолетно.
Мне жизнь дарила жар и кашель,
а чаще сам я был не шелков,
когда давился пшенной кашей
или махал пустой кошелкой.
Поэты прославляли вольность,
а я с неволей не расстанусь,
а у меня вылазит волос
и пять зубов во рту осталось.
И все-таки я был поэтом,
и все-таки я есмь поэт.
Влюбленный в черные деревья
да в свет восторгов незаконных,
я не внушал к себе доверья
издателей и незнакомок.
Я был простой конторской крысой,
знакомой всем грехам и бедам,
водяру дул, с вождями грызся,
тишком за девочками бегал.
И все-таки я был поэтом,
сто тысяч раз я был поэтом,
я был взаправдашним поэтом
и подыхаю как поэт.
1960
ВМЕСТО ВЕНКА {39} 39 Вместо венка (Б. Пастернаку). Печ. по: М60. С. 103. А судьи-то кто? — Реминисценция из знаменитого монолога Чацкого в комедии Грибоедова «Горе от ума». Тристан, Изольда — разлученные влюбленные, герои ряда произведений средневековой литературы Западной Европы.
(Б. Пастернаку)
Когда умирают
борцы и пророки,
нам свет оставляют
на долгие сроки.
Их вид переменится,
а духу не вытечь…
А вот куда денется
Борис Леонидович?
Здоровью в убыток,
себе не к добру —
жалелыцик убитых
и руганым друг.
По смыслу ребенок,
по сути актер,
он чтил погребенных.
А судьи-то кто?..
Куда ни поеду,
куда ни пойду, —
большому поэту
везде как в аду.
Положим, не я ли,
не вы ль заодно,
что он гениален,
узнали давно,
что, молод и весел,
еще не простыв,
как Бог, куролесил
в стихах непростых,
что тех ли находок,
того ли добра
достало б на годы,
лишь брать бы да брать.
Ни капли не выдохлись
и не таятся
ни сердце, ни синтаксис,
ни интонация.
Тяжелые торбы
таскают ослы.
А надо быть добрым,
а лучше бы — злым.
Читать дальше