Сборник - В мире образов

Не поэт —
писец.
Не полёт —
п…ц,
как ворона битая
голова побритая…

В такт неточным рифмам
да распитым литрам
расклешенная рожа
гладь белую тревожит
сгребая пыль слогов
лопатами зрачков.
И шаловливой стаей
раскрашенная заумь
стремительно слетает
с зазубренного края
клинка ума.
Рука-чума
корявит строем строки…

Уродом однобоким
выходит новый стих —
первостепенный псих:
мастак девчонок лапать,
супец отведать лаптем,
дырявым ситом знаний
дворец воздвигнуть с краю.

И писец бурчит в меж-икание
с расстояния расставания:
«Так пишу,
как дышу».

Ну к чёрту звание поэта,
не нужно титулов, наград,
вот только б то, что было спето
согрел бы чей-то взгляд,
помчал бы рифмами галопом,
строками вымостив свой путь,
напился б смысла пьяным соком,
идеей закусил чуть-чуть,
ловил бы нежными сетями
сравнений радужную муть…
Тогда б со мной под облаками
парил бы кто-нибудь.

Троицыно воскресение метелью одуванчиков
на день рожденья Пушкина послало потепление.

Причудой мельтешения нежданным совпадением
божественность поэзии внедрялась в окружение.

Пространственность поэта зигзагом африканским
искря холмистость Псковщины томит воображение.

Арины Родионовны опустошив графинчики,
запели залихватские запевочки-припевочки.

Забыли похозяйствовать и мужики угрюмые.
Порядок лишь на кладбище, а остальное – к Пушкину.

Анна Андреевна! Божественная!
Где тот сор собирался для Вашей поэзии?
Выставку бы мусора – не помойку,
естественно, но – символы, нанизанные
на растительность, празднично украшенные
таблички с именами мужей и любовников,
почитателей и просто читателей
из соседней библиотеки.

Простите великодушно. Это же кладбище!
Красивая, вечно молодая.
И женщина, и поэзия, и скульптура,
всё это – женского рода.
Присутствующие будоражатся.
Не всем – но всё же видны кресты над могилами
и головами всполохи раздражения
и неудовлетворения местами лежания,
местом стояния, говорением, песнопением
и ветром, который гоняет предметы
стихосложения.

Меняется атмосфера над Вами и нами,
замусорена поэзия приватизацией.
Завидуем временам, когда умирать интересно
было, но обещаем извилинами шевелить,
постараемся ничего не забыть и… выжить.
Может быть, вместе с поэзией.

Нет мастерства.
На вдохе утренних невзгод
писать каракульки нужда.
Лист белый – полотно,
на нём стежки не о любви, а так…
Смиренно наблюдать:
из воздуха рука выуживает рубль,
у края облаков чудес фальшивость,
надменность солнца, пенье птиц,
горячей жидкости стакан.
Глаза закрою, ночь впущу,
опять гляжу.
Тащу свой горб,
копаться в нём не стану.
Пусть остановит полустанок
воображений поезда пролёт.

Вчера, сегодня, навсегда,
намедни, в прошлом и сейчас
светла поэзия стихийным счастьем.

И это – как вино, в котором
небо и вода, сияет солнце
и тоска ушедших дней
несбывшихся фантазий.

Спелёнутый цветок,
к теплу души прильнув,
одним лишь лепестком
на серости гравюр меняет тон.

Острейший угол с шаром совместив,
я вижу чудище на ауре цветов.
Хочу его разбередить,
но лишь – коснусь…
Что будет дальше? Всё ещё боюсь…

Поэзии бегущая строка,
шампанского искрящаяся поза,
в слова завёрнутая кривизна
и пузырьков стремление
добавить воздуху свободы.

Пурпурный цвет заката
на хризантемах,
отцветающих в саду,
покрылся патиной
насмешливого взгляда.

Сверхзвуковая новизна
десантником без парашюта
бронёй слетает
на серебряные струны.

Любители прекрасного
задумчиво готовятся ко сну…