Злата Устова - Этюд на счастье

кружили птицы высоко,
сияли звёзды,
жить было в повести такой
легко и просто…

но как же так? нужна гроза,
диктуют жанры,
и режиссёр «йю-ххуу!» – сказал,
схватил за жабры,

сюжет «на раз» перекроив,
добавив жути,
увёл героев в детектив,
в тот промежуток,

где справа – хук и слева – страх,
тоска по центру,
где всем мечтам приходит крах,
где пьют абсент и

клянут творящего бедлам
и просят чуда,
и отпущения козла
находят всюду…

меня там нет – ни в кадре, ни
в канве сюжета,
я в кружевной сижу тени,
вдыхаю лето,

ни суеты в моём кино,
ни бэк-вокала,
слезливой сцены – ни одной,
да и финала…

пусто на маленькой улочке,
к небу поднимешь глаза —
облако белой Снегурочкой
в летних прозрачных слезах.
что же ты, сказочник, выдумал?
милых зачем разлучил?
падают в мальвы обиды, и
блекнут цветные лучи…

солнце – оранжевый мячик
скатится за горизонт,
воздух остынет горячий,
сумрак неслышно вползёт
в дом утомлённой улиткой,
выскользнут спицы из рук,
сны из небесной кибитки
полночь рассыплет вокруг…

в заводи тихой луна и кувшинки,
раз-два-три… раз-два-три… раз…
будто вальсок на старинной пластинке,
будто все скрипки для нас
в травах прибрежных, высоких и пряных,
в этот полуночный час,
робкий вальсок наш и чуточку пьяный,
раз-два-три… раз-два-три… раз…

я привыкаю к тишине.
она закрыла плотно ставни,
и мир, знакомый мне недавно,
нырнул, лежит теперь на дне.

волной уносит океан
земные звуки прежних песен,
в лазурной бархатной завесе
таит чарующий обман.

ласкает слух уже другой
мотив у зыбкой колыбели,
стихают праздничные трели,
и власть свою берёт покой.

как вольно жить без протокола,
без тесных галстуков и стен,
сбежать в объятья правды голой,
душой наивно сдаться в плен

неспешной музыке природы
и слушать, слушать каждый звук…
их тайна не для громкой оды —
для нежной песенки, мой друг.

слёзными письмами топим камин.
там, за окном, возле нашей скамьи
вече синичье…

вечность летим и летим к облакам.
чувствовать воздух опорой рукам
стало привычным…

зонтик прозрачный – сезонный каприз.
там, где кончается белый карниз —
чёрная кошка…

буква за буквой горит алфавит.
не причитает душа, не болит,
жаль их немножко…

этюд осеннего дождя —
и перебранка струй и капель,
и со стекла стекает на пол
мотивов вспыльчивых вражда.

и отраженье фонарей
в осколках крон, асфальт укрывших,
дома промокшие и крыши
под стать объявленной игре…

настроив ржавую струну,
берёт смычок сверчок запечный:
скри-скри… и уплывает вечер
в его уютную страну.

мелодия упрятана под крышку
рояля, зачехлённого тобою,
тобою и пугливой серой мышкой,
а ветер проклятущий воет, воет…

терзает пару нот – огрызок оды
весеннему нашествию апреля,
весёлому шкворчанью сковородок,
урезав грандиозное до трели,

до тоники тональности угрюмой,
гудком гудит занудливым и рушит
мечты и мачты, и трюмо, и трюмы
судёнышек смешных вруна и вруши…

не будет ссор…
сор
хоботом пылесосовым
в брюхо с гудящими осами,
злыми вопросами,
косточкой абрикосовой
затянут, складирован,
пакетирован…
пикетировать не резон —
как же прав Доризо…

небо моё – истина и прохлада.
и неизменно рядом – солнце моё,
в аквамарине белое,
то, что пустыню делает
оазисом
мыслей живительных.
пейте, пойте, живите! и
отражайте улыбку лучистую!
Боже мой, чисто как…