Kalakazo - Золотой треугольник

Едва только пригреет солнышко,
как на Марсовом
появляются шеренги голопузых мамочек,
в маечках,
едва прикрывающих
прикормленныя тити,
и,
как правило, ещё и
в голубеньких стрингах
под сползающими
с налитых попок
фирменно продранными на коленках
джинсиками.
Тут же – разомлевшие
от «экзаменной» зубрёжки
ещё на юной травке,
слипшиеся и
заголившиеся
до этих самых стрингов
парочки.
Мальчишки
в одних трусах
до упаду пинают
футбол;
у самого «вечного» —
всполохами
огня —
прыгают девчонки
по могильным плитам,
точно по классикам;
оскалясь,
фоткаются в подвенечном
молодоженки.
И только какой-то
одинокий и сумасшедший пригорюнец
на этой ярмарке веселья
ошалело бродит,
вчитываясь в
1001-й раз
в розовом граните
выбитыя строки:
«Не жертвы – герои
лежат под этой могилой.
Не горе, а зависть
рождает судьба ваша
в сердцах Всех благодарных потомков.
В красные страшные дни
славно вы жили
и умирали прекрасно»…

В феврале 1917-го
Петроград закарнавалил,
и в чаду хороводных плясок
Временное правительство,
в апартаментах Зимнего
пируя
посередь чумной России,
всё «пританцовывало»
целый месяц
до упаду.
И лишь
к концу мартовской капели
вдруг вспомнило оно
про своих,
основательно уже засмердевших,
павших и убиенных.
Поначалу хотели
рыть яму
у самой
Монферрановой колонны
и только
салонный эстетизм Милюкова
да брезгливость Керенского
подвигнули
вырыть её
на самом уже
Марсовом поле.
Вернее,
из края в край
избороздили его
траншеями,
точно это германская передовая,
куда и плюхали рядком
наспех сколоченные
и впервые – красныя
ящики,
впервые – без попов
и панихидного пения,
впервые – заместо крестов —
масонского рода
чёрными лоскутами
на длиннющих шестах…
С того и началась
наша ползучая смердяковщина —
танец маленьких бесенят
на порушенных старых устоях.
И богоборчество большевиков
было лишь
ученическим прилежанием и усвоением
народившихся новых мистерий.
И может потому
мы и не «чуем под собою страны»,
что, заголяясь
посреди теней забвенных предков,
так доселе
и вовсе неотпетых,
мы сами уже давным-давно
«покойники»…

«Негасимая лампада»
посерёдке Марсова
влечет и манит
каждого проходящего.
Вокруг царственных фасадов
в нашем городке
уже настолько всё
выстужено и бесприютно,
что маленькому человеку
хочется,
прежде всего,
«погреться».
Ближе к ночи
у этого самого первого
с осени 1957-го
в эСССэРии
«вечного огня»
собираются бомжи,
и в отрывающихся всполохах
иногда можно
улицезреть синюшного господина,
чмоканьем припавшего
к дамской ручке и не без галантности
и чопорных манер
протягивающего
прожаренную сосиску
с еще каплющим жирком
своей подбитоглазой Дульсинее.
Чуть позже
собираются здесь
совсем вымерзшие
от бродяжничества по набережным
парочки,
с непременной пивной бутылью
в девической
длани.
Иногда целая компания
похожих на хиппи
молодых людей
сносит скамейки
прямо к самому огоньку
и, выпростав дымящиеся боты,
под изнасилованно-тренькающую гитару
что-то осипше хоровит.
Ближе к августу
эта «лампада»
совсем испужанно дёргается
от рёва орды многосильных
и блескучих никелем
«Харлеев» —
фестивальная компания
в кожанках
бородачей,
вдоволь наносившись
на своих лошадушках,
коротает здесь остаток
белой ночи.
И как всегда,
в половине седьмого утра,
цокая кирзою,
ошалело носится по полю
стадо
доходяжных солдатушек
из воинской части
на Миллионной,
какие прытко и
короткими перебежками,
отделяясь,
и впрыгивают в
этот самый
ритуальный квадрат.
Сидят они
ближе уже некуда
к самому огоньку,
так пережидая
принудиловно навязанную физру,
и всегда на корточках и
как-то приниженно
ссутулившись.
И меня вдруг всегда
охватывает
шоковое безумие
от когда-то
подсмотренных кошмаров
моего уже далёкого
сибирского детства:
ВОХРа
в желто-коричневатых дублёнках;
на укороченных поводках —
свора
неистово беснующихся
немецких овчарок;
а на снегу —
вот также,
точно молотом притюкнутые
и униженно сплюснутые —
корточно-распластанныя
зэка…