Array Коллектив авторов - 6 ЛИТО

А ты, моих седых оплот
Ночей, наездница-отрада,
зачем завесть желаешь плод
из крови и соплей?
Не надо
бояться смерти так и ада!

Уж в нас они.

Стучат в живот.

Вот, вдохновеньем даровит,
но обделён талантом тщетным,
увлечь старается пиит
очей огнем и слогом бедным.

Грешно куражиться над ним,
но и внимать невыносимо.
Закройся поскорей, сим-сим,
лишь молишь, словно раб сим-сима.

Зачем вообще сюда…
А где
дышать надежде неподвижной,
прозрачной от житья в среде
непревзойденной, мёртвой, книжной?

А здесь и гендер, и гормон,
и губ азарт, и плоти морок
витают с четырех сторон,
щекочут переборки створок.

И что ж, что нету на земли
таланта?
Мир и сам бездарно
устроен. Сколь его не зли —
в горсти сжимает благодарно.
Дыши, терпи, кривись, вбирай
флюиды чёртовы.
Лопатки
до тошноты набей, и в прятки
бодрей с монадами играй!

Зимою открываю форточку,
впускаю воздух, чтобы пах,
и подставляю снегу мордочку —
аж прямо иней на клыках!

С любимым вечер, слаще патоки,
вдруг вспоминаю хищным телом
(он предложение мне так-таки,
как ни стонала я, не сделал).

Весна уж чуется в скукоженном
промерзшем воздухе из фортки.
Ах, помню, в приступе восторженном
я все его сожрала фотки!

Кому теперь вилять с приязнию
тугим хвостом?
Поджавши оный,
удрал мил-друг, пропал за Клязьмою,
забыл мой облик лунно-лонный.

Ловлю снежинки, обреченные
на смерть в каморке с батареей…

Зачем сердца ожесточенные
с моей душою-лорелеей
играют в эти игры зверские,
беспечно мчат на рифы страсти?!

На мой златой лобок плебейские
слюнявые раззявив пасти.

Ах, кто бы дырочку протёр,
в которую верблюд с иглою
следит, горбатый вуаёр,
как дерзкий Дафнис клеит Хлою.
Прикидываясь тюфяком,
ласкает как бы неумело…

Трепещет Хлоя мотыльком,
не умолкает филомела.

Верблюду хочется.
Хотя
сквозь пыль античную детали
протискиваются, кряхтя,
а вздохи – те совсем застряли.

Так у небесных райских врат,
куда верблюд иглу дотащит,
сей низкой жизни аромат,
в ушко не просочась, обрящет
тоску животную, и стыд
взамен овечьей неги лона,
да на загон – для Аполлона
предавших – выморочный вид.

Ты не отвертишься от вечности своей,
она верна без колебаний.
Согласных суета и слово-воробей
не избегут её лобзаний.

Как смыслы ни тумань, как в терниях ни тырь
напрасный и случайный дар свой —
найдёт и ясности безумной нашатырь
вручит: живи со мной и царствуй.

С опаской, нехотя, не горячась ничуть,
томленью грозному покорен,
мнёшь трансцендентную, немыслимую грудь,
в угрюмой нежности проворен.

Всплывает с грохотом названье корабля,
кадабру коего не всякий спишет школьник.
Заиндевеет детскосельская земля,
когда по ней нечести вольник,
зело осклабившись, прошествует, ища
упруго-ветренной податливой поживы,
не лавра хрупкого, но грубого плюща,
объятья чьи смертельно лживы

(как все слова на свете).

Опустел поселок. Гололедица.
Дачников крикливых не видать.
Покрывало белое расстелется,
И под утро стану замерзать.

Не протопишь душу. Но старается
День приветливый устроить благодать…
Каждый год душа в предзимье мается,
Пряча частность в общую тетрадь.

Может, кто хороший присоседится
Хмель мой на две чашки разливать?
И тоска, как старая медведица,
Побредет подальше помирать.

Сентябрь созрел. Он цвета спелой сливы,
Налет белесый, как туман в полях.
Мне плакать не идет – я некрасиво
Кусаю губы. Этот вечный страх,

Что не успею надышаться летом,
Не удержу жар полдня на щеках,
Тебя не сохраню… Из-под запрета
Слова поспевшие, что сливами в горстях,