Array Коллектив авторов - 6 ЛИТО

которое забыли на веревке…
Весь в капельках, велосипед блестит.
Застыло всё. Но после остановки
еще быстрее время полетит.

И старые часы, опережая
ход времени, торопятся туда,
где наша жизнь проходит, как чужая,
и где другая капает вода,

где серебристой галочкой нечетко
на небе нарисован самолет,
где поезда стучат свою чечетку
и смерть, как ливень, по земле идет.

Уходит день за дальние поля,
вдали блестит моей звезды осколок.
Жизнь просится быть начатой с нуля,
и выхожу один я на проселок,

жуя ежевечерний бутерброд
рефлексии под ветра злую фугу,
и думаю, что я иду вперед,
иду вперед, а сам хожу по кругу.

А если так – то лучше не спеша
наговориться с грустною моею
душою, хоть слова «моя душа»
в который раз произнести не смею.

Душа моя – такая уж моя?
Не видно мне, о Господи, не ясно,
где Ты кончаешься, где начинаюсь я…
Мне спрашивать об этом ежечасно,

и мне нести ответственность – за нас,
за нас с Тобой, поскольку Ты в ответе
за эти сумерки, за этот поздний час,
за эту тишину и звезды эти,

за тень мою, что с темнотой ночной
уже слилась… И если я заплачу,
заплачешь Ты – Тот, кто рискнул со мной
и разделил со мною неудачу.

Нет, наверное, рай – это все-таки город, не сад.
Что нам делать в саду, где унылые сливы висят?
На посмертный гамак променять эту улицу? Нет уж!

Я в кафе на углу буду вечность свою коротать,
пригубив капучино, я с шелестом нежным листать
буду нашу земную – смешную словесную ветошь.

Если можно все книги с собой невозбранно в багаж
запихнуть, отбывая в последний и главный вояж,
если можно однажды обнять собеседников милых,

если с ними вдоль этих домов бесконечно идти,
в сувенирные лавки вторгаясь гурьбой по пути,
я поверю, что смерть – это только трава на могилах.

Какое безумье – на дачу зимой
приехать и в сумрак уткнуться немой
(как рано темнеет, однако).
Какое кощунство – войти в этот дом,
обложенный снегом и скованный льдом,
и сесть посреди полумрака

в доспехах из пуха и ваты – смотреть
на весь этот ужас и думать, что смерть
имеет фамильное сходство
с зимою (так страшен нетающий снег
на этих ботинках) – вот тут человек
теряет свое превосходство

над миром прирученным, дачным – таким,
каким он придуман тобой, городским
мечтателем, севшим в июле
на стул со стаканчиком морса в руке…
Но кто этот умник, в январской тоске
сидящий на этом же стуле?

Усильем воображенья,
на пыльный взглянув макет,
ты всё приведешь в движенье —
и вот Петербурга нет.

А есть – городок у дальней
границы, за коей – сплошь
леса. Городка печальней,
наверное, не найдешь.

Кто в кирху идет молиться,
кто в лавку зеленщика.
В музейном тепле томится
пластмассовая река,

и в домик из пенопласта
спешит молодой герой —
его голова вихраста,
и шляпа его с дырой.

Еще не чудак Евгений,
но кто-то похожий – кто ж?
Его ты от наводнений
грядущих убережешь,

оставив навечно в этом
игрушечном далеке
овеянным невским ветром,
с любовным письмом в руке.

Дней суету забыть посмей.
Почаще приходи на место,
где славный конь, и мерзкий змей,
и Петр, хранимые ЮНЕСКО;
невесты, в черном – женихи
и в круглосуточном кружении
машины. Почитай стихи.
Наплюй на привкус поражения.

Слезясь, ползет в залив Нева.
Гранитом берег облицован.
Да, демонтирован трамвай,
что в детстве вез на острова
через Труда и мост Дворцовый,

но это, право, ерунда,
прогресс бурлит. Все принимаю,
хоть жаль бесцельные года
и светлый праздник Первомая.

Табло Московского вокзала.
Тут хочешь – падай, хочешь – стой.
Власть, видно, спьяну называла
платформы, типа Невдубстрой,
куда на выходной поехал,
в райцентр Кировск на Неве.
Нормальный город, дочка Пьехи
в ДК там пела в январе.
Торчат пятиэтажек соты
южней медвежьего угла,
где брата маминого рота
вся в сорок первом полегла.