Нина Савушкина - Небесный лыжник

Помоги мне избежать уценки,
прикоснуться к таинствам позволь,
а из сердца, словно гвоздь из стенки,
выдерни заржавленную боль…

Но учти, Господь, что я такая —
обновленный облик заселив,
как червяк, инстинктам потакая,
словно белый прогрызу налив,

сызнова в душе своей загажу
яблочную сладкую дыру,
из-под век на мир просыплю сажу,
перестану жить, но не умру.

Из родимых пятен, червоточин,
из зрачков, в которых свет потух,
выползет – ленив и скособочен —
застарелый, неизжитый дух.

Буду я весьма живой персоной
лезть в глаза, вторгаться в диалог,
и тебя в молитве полусонной
умолять о третьей жизни, Бог.

Наш самолет вознёсся наконец.
Иллюминатор, словно леденец,
расплавился в малиновых лучах,
аэродром качнулся и зачах
и закружился сорванным листом
внизу в потоке воздуха густом.
И мы, с изнанки облака прошив,
глядим, как ослепительно фальшив
знакомый мир с обратной стороны.
В небесной кухне стряпаются сны
из сумрачного теста облаков.
Они преобразуются легко
в любой предпочитаемый фантом.
Их будто выдувает пухлым ртом
младенец, запеленатый внутри
зари и мглы. Сверкают пузыри
и тают в соответствии с игрой.
И облака меняют свой покрой.
И лепит за стеклом летучий дым
то бабочку, то льва с лицом седым,
то памятник неведомо кому,
чьи стопы запечатаны во тьму.
Но почему, фантазию дразня,
по небесам проложена лыжня?
Не лайнер, пролетающий внизу,
похожий на железную слезу
на атмосфере делает надрез,
а человек, что некогда исчез
из жизни, с нею больше не знаком,
за горизонт шагает с рюкзаком.
И снег под ним непрочен и красив…
Вдруг, воздух лыжной палкою пронзив,
он вздрогнет, словно подмигнув спиной…
Что он узрел за рваной пеленой?

…Что хочет разглядеть он в мутном иле
внезапно приоткрывшейся реки?
Внизу под ним снуют автомобили —
в чешуйках металлических мальки.

Деревья там, как водоросли, вьются,
как ракушки сверкают скаты крыш.
Там водоемов треснувшие блюдца,
фабричных труб заржавленный камыш.

Для тех, кто в нижних плещется озёрах
и загорает меж прибрежных трав,
исчезнувшее имя – только шорох.
Порой, случайно голову задрав,

они заметят в облаках рисунок —
бесформенная куртка, капюшон.
Небесный лыжник понаделал лунок
и сверху наблюдает, отрешён.

Он понимает – мир многоэтажен.
Осталось ждать на третьем этаже,
когда навстречу вынырнут из скважин
Те, кто внизу о нём забыл уже.

Природу, выходящую из комы,
тревожат проявления весны.
Просторны небеса, но незнакомы.
Сосуды рек становятся тесны,
взрываясь под напором новой крови.
И морщат травы пепельные брови.

Где снежный холм отсвечивал плешиной
в родимых пятнах бурого песка,
горошек закудрявился мышиный.
Так жизнь, как смерть, ползёт исподтишка.
Так пруд, как глаз искусственный и карий,
блестит во мшистом вытертом футляре.

И вот из непонятного раствора
воды и почвы, воздуха и тьмы
опять реанимируется флора
для нас непостижимая. Ведь мы
уверены, что раз перегорим и
уже ни в ком не будем повторимы.

А посему не ждём, чтоб нам вернули
всех тех, кого, однажды потеряв,
не обретём ни в марте, ни в июле,
пусть мир без них – непрочен и дыряв —
трещит, как марля. В старом перегное
существованье вызреет иное.

Недавно город был продут
таким нездешним ураганом,
что где-то в недрах наших тел
кровь опрокинулась, застыв,
как будто рухнувший редут
вдруг обнажил лицо врага нам,
враг приближался и свистел
непредсказуемый мотив.

Нёс ветер музыку, дробя
её по каменным изгибам.
Мазуркою сменялся марш,
вой волка – блеяньем козла.
И переросшая себя
вода в каналах встала дыбом
и, как из мясорубки фарш,
через решётки поползла.

Река стремилась расколоть
свои гранитные границы
и, запрокинувшись как мост,
на нас обрушиться с небес.
Её раздавшаяся плоть
мечтала с небом породниться —
так, чтоб песок колючих звёзд
в ней растворился и исчез.

А нам казалось, что с Луны
за нитку дёргает приливы
хозяин ветра и судьбы —
неуловимый кукловод.
Он нам глагол «обречены»
переменил на слово «живы»,
переиграл, как будто бы
мы недостойны этих вод.