Нина Савушкина - Небесный лыжник

Река ушла, прополоскав
пустые коридоры улиц,
лишь кое-где на мостовой
цветут ажурные плевки.
И город, словно батискаф,
всплывает медленно, сутулясь,
сверяя пульс неверный свой
с сердцебиением реки.

Когда замрёт на дне Летейского проспекта
гремучая волна,
на каменный балкон выходит бледный Некто
под нимбом цвета льна.

Он издали похож на Кая-аутиста —
ему не надо Герд.
Он небожитель, но лицо его землисто.
Лицо его – конверт.

Оно почти мертво, поскольку рот запаян
застывшим сургучом.
Он – ледяных словес единственный хозяин —
на вечность обречён.

Мы ждём, когда слетят фонемные фантомы
из уст его – на наст.
Из снежной шелухи, что подберём потом мы,
фанатик воссоздаст

снежинок чертежи, конструкции фигурок,
глаголы изо льда,
пока не упадёт, как брошенный окурок,
Полярная звезда.

И местный неофит, стремясь к светилу ближе,
решит: «Постиг, достал».
Но в потном кулачке растает мутной жижей
блистательный кристалл.

Март. Авитаминоз.
Снег, растоптанный в прах.
Перхоть пыльных мимоз.
Вспышки солнца и слёз
в непривычных глазах.

Как фарфор костяной,
беззащитны виски.
Каждый звук за стеной
вызывает весной
дребезжанье тоски.

В этом гуле – разрыв
кристаллических льдов,
запредельный мотив —
если ты ещё жив,
то к нему не готов.

Значит, смог доползти
до весны сквозь январь,
чтоб глядеть, как блестит
в складках кариатид
прошлогодняя гарь.

А судьба, что предрёк
для себя наперёд, —
лишь прозрачный намёк —
пустоты пузырёк,
запечатанный в лёд.

Невоплотившееся лето,
засыпанное снегом в мае, —
так композицию балета
внезапно режиссёр ломает.
Зачем встречаются стихии
и происходит сдвиг в сезонах?
Ветра холодные, сухие
шуруют в листьях потрясённых.
Иные слышатся мотивы,
где флейта тянется к гобою.
Вы так же, как природа, лживы,
вам надоело быть собою.
Вы бредите, изнемогая
в пелёнках выцветших иллюзий,
что где-то есть душа другая,
она затопит, словно в шлюзе,
пустоты жизни и сквозь холод
вас напоит, как вы хотели,
чтоб таял разум, перемолот,
как льдинка в огненном коктейле.
Две темноты, желая слиться,
плывут, как шёпот, к изголовью.
Неузнаваемые лица
обезображены любовью.

И луч Луны глядит, пришпилив
вас рядышком в один гербарий,
как будто бабочку, чьих крыльев
размах возможен только в паре.
Так проще долететь до рая
и не заметить при полёте
тот миг, когда душа вторая
затянет вашу и проглотит.
Вы сморщитесь и ускользнёте,
в чужой судьбе себя сжимая,
как пузырьки воды в болоте,
как снег посередине мая.

На чужой стороне
вспомни сказку про Город лжецов.
Купол храма здесь не
позолочен, а серо-свинцов.

Всякий встречный соврёт.
Извергает не правду, а прах
искорёженный рот,
словно кратер в заросших горах.

А когда побредёшь
наугад к перекрёстку границ,
будет путь твой похож
на прощальную вспышку, на блиц.

Там река – это шрам,
что незримым клинком нанесли,
распоров пополам
заскорузлую кожу земли…

Под мостом, в глубине
наблюдая миграцию крыс,
не трясись, – это не
Апокалипсис, просто – эскиз.

Мириады хвостов
По теченью к запруде скользят.
На восход, на восток
иль на запад плывут – на закат?

Куст навис, бородат,
растрепав паутинки ветлы,
над потоком ондатр
в шерстяном шелестении мглы.

Тектонический гуд
возникает, напасти суля.
Вот и крысы бегут
прочь из города – не с корабля…

И пронзает насквозь
то ли грусть, то ли боли фантом,
как ондатровый хвост,
исчезающий там – под мостом.

На закате в окрестных лесах не гуляй,
не ныряй в неположенном месте.
Здесь река воровата, – сорвёт невзначай
и утянет серебряный крестик.

Померещится вдруг, что погибель сладка
в ржаво-илистой ванне-нирване,
над которой безмолвно парят облака —
невесомые, словно дыханье.

Ты вослед за лучом, по теченью, ничей
поплывёшь, уносимый стремниной,
к берегам, где в сиянии сосен-свечей
холм пылает, как торт именинный.