Array Коллектив авторов - Прижизненные записки Пенсил-клуба (сборник)

В тот вечер, впрочем, было пусто.
Хотелось плакать, кушать, жить.
Никто не шел. А томик Пруста,
Как ни старался, не открыть.
Он подошел тогда к окну
И видит девушку. Одну.

Она не то чтоб из эфира,
Но очень легкая была.
В руках бутылочка кефира
Его особо привлекла.
Ошибка девушек, и многих —
мол, смотрят парни лишь на ноги.

Открыл. Та девушка с бутылкой
Кефира входит на порог.
«Вам, собственно, кого?» – с ухмылкой
И чуть язвительней, чем мог,
Спросил расстроенный Эраст.
«Раз вы открыли, значит, вас».

А что до Лизы, господа…

Что же их гонит, младых и застенчивых
В душные, грязные эти котельные?
От вешних листиков, пташек и птенчиков,
От кинофильмов, где сцены постельные…

Боже мой, Лиза, куда же ты прешься-то?
В пьяные прешься объятья Эрастовы.
Ведь неприятностей не оберешься ты,
Слез, нищеты, социальных контрастов, и

Очень возможно, и секса опасного,
Как заржавевшая бритва немытая.
Или зовет тебя жажда напрасного
Или поэзии власть ядовитая?

Ладно, смахнем же рукою натруженной
Слезы, читатель! Грядет объяснение,
Ибо Эраст уже, пивом нагруженный,
Чует в груди и в желудке стеснение.

Лиза исходит тирадой заливистой
Про амфибрахий, про стих верлибрический.
Он же следит ее шеи извилистой
Крен несказанный, изгиб гипнотический.

Уши у Лизы краснеют под стрижкою.
Что до Эраста – описывать заново
Вздохи те с раблезианской отрыжкою,
Эти сопенья его Мопассановы —

Скучно, друзья! Ограничимся фразою:
«К Лизе пылал он горячей любовию».
Верно, знакомы вы с этой заразою —
Тем она злее, чем хуже условия.

Ну а того, кто был создан мужчиною
И занемог сей болезнью печальною,
Смело сравню с паровою машиною,
Чей разогревшийся поршень отчаянно

Бьется. Как жалко его, одинокого:
«Лиза, вы помните, как у Тургенева?»
Лиза зарделась: «Нет, как у Набокова».
Право, не знаю, как было у гениев,
Но у Эраста в напоре нахрапистом
Литература кипела и пенилась —
Ямбом себе помогал и анапестом,
Вайлем, а также, простите, и Генисом.
Трудно пришлось организму поэтову,
Плакал диван, будь не к ночи помянут он.
Лиза невинна была, и поэтому
Сцена признанья немного затянута.

Друзей, слетающихся роем
На мой роман, как на бревно,
Теперь с еще одним героем
Я познакомлю все равно.
Приехав в Петербург когда-то,
Он всех любил любовью брата
От пяток и до головы
И слыл нежнейшим из братвы.
А он и вправду был нежнейшим,
И если в мозжечок моча
Не била, точно из ключа,
Дарил цветы бомжам и гейшам,
Зато клиентам не дарил,
А только репы им дурил.
Диваны, ванны, волованы,
Бумажный лом, сапожный крем,
Друзей секретнейшие планы
Он продавал буквально всем;
Менял сардельки на сосиски,
На Пряжке открывал химчистки,
И выдавал он на Сенной
Шашлык собачий за свиной.
Однако стать одним из шишек
Надежды ложной не питал,
Копил тихонько капитал
И боссу отдавал излишек.
И так он понемногу рос,
Но заболел внезапно босс.
Тот богател, что было мочи,
И мог бы многого достичь;
Ушел в недвижимость – короче,
Хватил беднягу паралич.
Он был здоров – всё было тихо,
Тут поднялась неразбериха,
Герой наш всех в ментуру сдал
И сам в награду боссом стал.
И вот, когда уж был он боссом,
Обрел значение и вес,
Во властные структуры влез,
Что нынче пахнут, как опоссум,
Стал добр и жирен, как хомяк,
И окончательно размяк.

Езжал он всюду, брит и стрижен,
С любовью братской на лице —
Типичный выходец из хижин,
Теперь живущий во дворце.
И вдруг по странному капризу
Влюбился он в студентку Лизу;
Поныне помнит весь филфак
Его малиновый пиджак.
Он появлялся там с богатым
Букетом роз иль орхидей,
А также с ворохом идей
Для обсужденья деканатом,
В душе плюя на деканат —
Его тянул иной канат.

Точней, магнит. И тем магнитом
Его манило все сильней
К ее устам, ее ланитам
И персям, что росли на ней.
Входя в состав любых инспекций,
Ее ловил он после лекций
И попадался ей, не зван,
И представлялся ей: Вован.
Сперва она его дичилась
И размышляла: «На хрена?»
Потом была покорена,
Потом с Эрастом разлучилась.
Она не знала, что Эраст
Еще на многое горазд.