Андрей Драгунов: Садово-парковый пейзаж

Фонарь наддверный начал угасать
к исходу дня. Зашевелились тени,
стараясь искру малую поймать
огня, чтоб не попасть за двери…

Помню, давно это было – я ждал на вокзале.
Ты не спешила, ждала, что отправится поезд,
пряталась за расписаньем, пока не сказали:
«Поезд „Москва-Ленинград“ отправляется в восемь».
Можно букет теперь выкинуть в урну у двери —
так на прощание, видимо, ты не решилась —
взять на себя, одним разом, все в мире потери,
чтобы потом, в окончании, с ним не случилось!
Видимо, всё-таки лучше печать и разлука
в недоумении, в недосказании – просто,
как продолжение, как вековечная мука
с переживанием – да! – но уже без вопросов.

Я помню, на пристани было одно заведенье,
где баба Шура «на глаз» наливала нам пиво
из какой-то кастрюли. На пристани в полном забвении
пассажиры с кораблика, что по обычаю – мимо
норовит проскочить – все места уже проданы ранее —
наша местность, увы, и на карте означена крестиком —
лишена, как какие-то выселки, даже названия…
Только пиво в кастрюле и булочки с маковым крестиком —
баба Шура готовила. Яйца варила немытые
с пожелтевшей соломою – местные куры стараются
позабавить пивцов, где скатёркой столы не накрытые
лучше всяких кофеен с бюджетом копеечным справятся…
Но теперь бабы Шуры уж нет, как и нет заведения —
говорят, что сожгли… И теперь там харчевня «У пристани».
И кастрюли уж нет. И теперь только пиво трофейное
заливает бокалы, порой, до конца не отмытые.

Как будто бы и не было зимы…
За несколько недель ни крошки снега
не выпало, ни прочей ерунды,
положенной зиме. После обеда
покапал дождь, как будто до конца
решил испортить общую картину,
тем самым смыв трагедию с лица
незимних улиц и наполовину
исправить положение вещей….
Я наблюдал коллизии погоды,
как будто бы в театре – без затей,
стараясь не вникать в сюжет природы.

Ты закрыла ладошкой глаза – слишком яркое солнце.
И теперь различимы лишь пятна цветные на чёрном —
это будто бы ночью глядишь в небольшое оконце,
различая лишь свет фонаря в окружении мёртвом.
Ночью глаз привыкает с трудом различать силуэты,
а тем более тени, что прячутся где-то в деревьях…
Ты молчишь, как всегда, прикурив от плиты сигарету.
Чтобы дым не сочился, закрыла стеклянные двери.
Ты от солнца закрыла лицо, как бы отгородилась
от ненужного света, от вспышек назойливой лампы
через ветки деревьев… но всё ж ничего не случилось —
солнце светит… И жизнь продолжается как бы…

Ниточку тонкую – зацепи
за дверной косяк, чтобы путь обратно
не казался долгим. На том пути
лишь она и выручит, вероятно.
Узелок на память себе свяжи
из цветных лоскутков – на дорогу,
чтобы, вдруг нашедши тебя в глуши,
опознали те, кто ругал с порога —
«Не ходи – заблудишься – в тёмный лес…
Не буди уснувшее, было, лихо.
Что тебе от писанных тех чудес?.. —
им ведь главное там, чтобы было тихо».
Собери в котомку свои стихи —
по дороге птицам расскажешь, всуе
если только встретятся на пути,
и большой обиды от них не будет…
Захвати для памяти, не забудь
что-нибудь из прошлой весёлой жизни,
чтобы, если вдруг там закончишь путь —
распознал по приметам тебя Всевышний.

Помнишь, Ты сказал, что всё проходит?
Я поверил, как в возможность чуда,
как и в то, что время на исходе
дня – щедрее… Старая посуда
бьётся к счастью, говорят, и это
тоже только временная малость,
так сказать – вторая жизнь предмета
в мусорном ведре… Всё, что осталось.
Всё проходит, говоришь – но это
лишь Тобой назначенный подарок,
как к кукушке бегать за ответом —
сколько жить осталось – слишком мало.
Но пройдёт и это! И чернила
высохнут, как облачная влага
на асфальте… Буквы молчаливо
пропитают стёртую бумагу.
И тогда, возможно, будет время
прочитать написанное раньше,
встав, как подобает, на колени,
или став уже по жизни старше.