Андрей Драгунов - Садово-парковый пейзаж

Если мне доведётся испить эту чашу до дна… —
дописать бы строку и сказать предпоследнее слово,
не лишившись рассудка, или, как в просторечьи – ума,
направляясь туда, где для встречи давно всё готово…
Может быть, в тех краях, повезёт, и я встречу того,
кто мне так нашептал, кто отвесил мне полною мерой
на короткую жизнь, чтобы было, как в старом кино,
где прибытие поезда тонет в натянутых нервах,
ожидающих чуда, как в вымысле белых страниц,
что до первого росчерка ручки живут ожиданьем,
или даже предчувствием, что среди множества лиц
вдруг найдётся одно и прервётся бумаги молчанье.
Может быть, когда кончится осень, и выпадет снег,
я успею ещё расписаться на белых снежинках
чёрной веткой, упавшей под ноги… Как короток век! —
и особенно осенью в жёлто-зелёных картинках.

Когда в огне сгорает ветка ели —
остаток новогодней жизни – утром,
соседи, выспавшись, качают на качелях
своих детей, ворча ежеминутно
на время суток – слишком, слишком рано.
В огне иголки плавятся как будто.
Смола вчера на краешек дивана
стекала с ёлки, застывая мутной
слезой на память. И остаток ночи
она смотрела на огни на ёлке,
что утром выгорают между прочим
и высыхают, как в огне иголки…

Ночью, когда почти что сойти с ума
от тишины, зарываюсь лицом в подушку,
теребя простыню, оставшуюся без тебя,
как холодное зеркало трогаю. Ночь в душу
заползает сумрак, стекаясь по всем углам,
как вода из крана, как вымысел – той же ночью,
доводя до абсурда возможность сойти с ума…
Только ночью жизнь оказывается короче.

О, бессчётный гербарий, спрятавшийся в лесу!
Только осень знает, как короток век у листьев,
только ветер знает, куда их потом снесут
на поживу земле холодной, но в этом смысле
человек сгодится не хуже, чем вся листва —
на прокорм цветочкам и прочим банальным мыслям
о величии замысла… И выцветшая трава
дополняет пейзаж, готовый расстаться с жизнью
в середине осени. Капает мелкий дождь,
размывая картину, как кисточкой по бумаге.
И раскисшим утром уже никуда не дойдёшь,
добавляя к дождинкам ещё и солёной влаги.

Вместо осени – как бы опять продолжение лета.
Будто пальцами кто-то цепляется за подоконник,
покидая квартиру до срока. Дымит сигарета,
как листва за забором, что жжёт похмелившийся дворник.
Как бы время уже холодов, но природа покуда
не спешит расставаться с теплом, как с любимым подруга.
Если прав был синоптик, вопя про возможное чудо,
то, возможно, ещё не замёрзнет под снегом округа.
И успеют ещё переехать все птицы подальше,
где тепло календарное и не зависит от чуда
или той болтовни, о которой написано раньше…
Солнце греет. Синоптик вопит про движение круга.

Ночью в городе тихо, как будто бы в рот воды…
Звук, едва появившись, сползает на дно канала,
где среди жизни стираются все следы,
как в холодном зеркале, ночью под покрывалом.
И ночное зеркало чёрной, как смоль, воды
заполняет улица – минус квадраты окон
с их попыткой выжить и избежать беды.
И спасение где-то рядом, но как-то боком.
И вода сползает безмолвно к твоим ногам
по холодному камню, стараясь его разрушить,
добавляя жизни глухим ко всему ночам…
Отдавая должное только бессмертным душам.

Вот и осень кончается. Снова безденежье. Ветер
наполняет карманы холодным шуршаньем листьев
с облетевших деревьев. В ближайшее время не светит
ничего от издателя – жизнь коротка в этом смысле.
И подруга шепчет, что больше ко мне ни шагу,
ни полшага даже. «Не в этой, – сказала, – жизни»…
Я курю на диване, в который, как в землю, лягу,
но со сроком как-то тянет пока Всевышний.
И отсюда все мысли о воле, о лучшей доле,
о небесном царстве с кисельными берегами…
Но пока бумага терпит мою историю,
я курю на диване, и дым в потолок кругами.
И покуда осень ещё не совсем остыла,
залетая в окно остатками чахлых листьев,
вспоминаю лето с подругой, что так любила,
а теперь осталась лишь тенью в бредовых мыслях.
Я сижу на диване, глотаю осенний воздух.
Облака качаются вместе с забором веток.
Наслаждаюсь жизнью, что выдана мне, как пропуск
без конечной даты, но, видимо, есть она где-то…