Надежда Скорнякова - Серебро на изумрудах

Казалось, ведь плачут, страдают – сочувствуй.
Ан, нет.
Предчувствие солнца и временность снега —
в них соль.
И я, в ожидании чуда, не чувствую боль.
Тем паче – чужую. Ну что мне дерев этих цвет?

Зачем, опьянившись моментом, обжечься в мороз?
Весна, как любовь.
В ней обманы все чаще в чести.
Уж лучше и вовсе тогда не любить, не цвести,
Чем гибнуть под снегом
под стук чьих-то искренних слез.

Шло счастье по грани тонкой,
И я наслаждалась моментом,
Ворвавшимся в день спонтанно —
Меня обнимало солнце,
Вода кружевною лентой
Вздымалась над чашей фонтана;

Каштаны качали свечи
В ветвей резном абажуре;
Тюльпаны траве на плечи
Клонили свои фигуры;
И ветер в листве резвился
В порыве сиюсекундном…

И мир мне казался юным,
Так, словно сейчас родился…

В бело-зеленом бродит день в разливе трав,
Качает колос в колыбели на ветру.
И если в этот день, случится так, умру,
То не замечу, и ладони распластав,

(Точнее то, чем заменяет их душа)
Шагну навстречу дню в желаньи слиться с ним
И стать частицею его. Необъясним
В глазах чужих, пожалуй, будет этот шаг.

Что в нем такого, в этом дне, чтоб умирать?
Я просто счастлива. Без всяческих преград.

Легким взмахом крыла,
оживленный дыханием лета,
Оторвавшись от веток,
вспорхнул над листами цветок.
– Как такое возможно?
Виновен, наверное, ветер?
– Нет. Тут ветер безвинен.
Оживший цветок – мотылек.

Красок взять у природы
еще не решившийся вдосталь,
Неприметно окрашен.
А попросту выразить – бел.
Но, возможно, в том скрытая прелесть,
что платье неброско.
Ведь его превосходство над прочими —
первым посмел.

И кружит над айвой
оживленный дыханием лета,
Неприметный крылатый цветок,
вдохновляя меня
Позабыть все заботы,
проблемы, причины, приметы,
И отдаться весне без остатка…
До самого дна…

Какая ночь – тонка, прозрачна и легка!
Я созерцаю в ней движение ветвей.
Они качают в новорожденной листве
Своей луну, чтоб той спалось во все бока.

Меж листьев, вычерненных сумраком дотла,
Сияют звезды в леденящей их красе.
И свет фонарный туже затянул корсет,
Чтоб тьма аллеями без шорохов прошла.

Какая ночь! В ней места нет для прочих дел.
Лишь созерцание – мечтателя удел.

Ветер ветви без жалости бьет,
Рвет еще неокрепшие листья.
Это май. В нем прописаны ливни.
(Пусть на птичьих правах, что не в счет.)

Грянет гром. Капли, в танце зайдясь,
Наступая друг дружке на пятки,
Вмиг свои установят порядки,
Молний гребнем на прядки делясь.

Растекутся, сначала – ручьи,
После – реки, затем – океаны…
Но раздвинет светило экраны
Туч, вернувши чертоги свои.

Был недолог, увы, ливня пляс.
Затихают раскатов аккорды.
Над небесною нивой, как кода,
Семицветье восходит, смеясь.

Словно вход в измеренье другое —
Поле цветиков, хрупких и нежных,
Меж вершин изгибаясь дугою,
Дарит людям любовь и надежду.

В нем, замыслив великое дело
Этот мир изменить в одночасье,
Средь ромашек, пьянительно-белых
Тихо бродит беспечное счастье.

И на зов откликаются люди.
Покидая асфальтного змея,
Всей душой открываются чуду,
Кто как может и кто как умеет.

Собирают охапками волю,
Так чтоб вдосталь и даже за гранью,
И уносят ромашковость поля —
Кто в руках, кто в душе – непрестанно.

Дождь в горах. Какое совершенство.
Гнутся ветви, тяжести вкусив.
Испытав наполненность, в блаженстве
Ручейки на рек поют мотив.

Небо по траве росинки крошит,
С гор свисает прядями туман,
И в дожде затерянная лошадь
Пьет покой ромашковых полян.

Манят вновь за собой меня ленты дорог,
Пробудив от заснеженных снов.
Я хочу, чтобы море искрилось у ног,
Оживая от зимних штормов,

Чтобы чайки кружили, садясь на причал
В ожиданьи, встречая суда…
Чтобы кто нибудь тоже вот так меня ждал,
Растопив многоличие льда…