Владимир Ильичев (Сквер) - V щё… чку

Для проезжающего стада,
когда к траве и пойла надо.

Есть на деревне девка Света.
Она всегда полураздета,
а ведь была за олигархом.
С пинка вернулась. Тридцать с гаком.

Есть на деревне девка Рая.
Она – одна из «Пусси Райот».
Но это… тихо, это тайна.
Сменю базар на три комбайна.

Есть на деревне три комбайна.
Они работали нормально.
Но как-то к ферме приржавели
в конце деревни Крушевели.

Есть в Крушевелях наших люди!
И шаг назад по стёклам труден —
пьяна деревня, босонога.
Назад! Толкнём ее немного…

Фабричных судеб в нашей жизни не найти.
Судьба, она – произведение такое:
вполне обычный – только Божий – креатив,
но иногда под настроение плохое…

А иногда, что называется, «попрёт»,
тогда судьба – не откликается на клички,
тогда сама она командует: «Вперёд!»,
изобретая, по нужде, кривые спички.

А иногда, под настроение – прямит,
и не в карман их сыпет – в ровный коробочек.
Но чаще – ленится и, выпимши, дымит,
то – как мажор, то – как усталый дальнобойщик.

Нередко ленится, напьется – и дымит,
то – как движок, то – как евоный разработчег.

Но не ищи размерных судеб – не найти…

Не хотят порядка люди —
только в книгах и в кино,
а на деле, на фаст-фуде —
курят трупку, пьют вивно,

изгаляются, как могут,
с похмела шнуруя дзен,
отрывают буквы Богу,
отрываясь в КВН…

Я – ничем не отличаюсь,
в ухе песня «Пил-курил».
Изгалялся… Ильичаюсь…
Халтаксанию открыл…

Загордился – меньше дыма
стал на звёзды напускать,
потекло вивнище мимо,
руки сами строят гать…

Но в крови – цветастый фьюжн,
до порядка далеко.
А эпохе космос нужен —
от Бориса до Сивко.

А эпохе… Да, ейпохе…

У Матвея – халитоз,
и почти наружу задница.
У Матвея – передоз
был, не далее, как в пятницу.

Хоть и минуло с тех пор
тихих пятниц – многосотенно —
все равно, ему позор.
Социальная блевотина.

У Матвея дома нет,
нет и худенького коника.
Даже тоненьких монет
у него – на банку тоника.

Или – пару фуфырей
из аптеки на Субботина.
Их и выбрал бы Матвей.
Социальная блевотина.

Но вчера я наблюдал:
он с дворнягою кусочничал,
и дворняге – больше дал,
со словами: мне не хочется.

А спустя какой-то час
видел я администратора,
у которой вместо глаз
два красивых пеленгатора.

У которой конь и дом,
в доме окна на гарантии,
в сердце гайка под винтом,
в карте – Рашка, до Голландии.

Я тот дом труба не брал.
Я купил документацию,
и Матвею все отдал.
И блевал. В администрацию.

Некто скажет: не свисти,
ничего ты не отписывал,
не хотел бича спасти,
и лисе оставил лисово.

Объяснить я не смогу,
не кончается на лектора.
Я нутро поднапрягу
и ответом выдам нектово…

У Матвея старый дом,
в доме окна еле держатся,
сердце ходит ходуном
после скорого до Керженца.

Обожаю этот плед,
этот плед подарен мамой.
Был я всюду им согрет —
в неизвестности туманной

и в решимости моей —
деревенской, злой, холодной,
наподобие саней
на дороге непогодной.

Из нахмуренной Москвы
унесла меня лошадка
в край небесной синевы,
где дышать так сладко-сладко…

Согревал меня мой плед,
и подруг моих… Немногих.
Вот уже немало лет
сторонюсь я скороногих.

Иногда от новостей,
от каналов, к нам прорытых —
промерзаю до костей,
до пустой строки на выдох.

От избыточной зимы
мой народ и Божьим летом —
жгет желудки и умы.
Мне везет – спасаюсь пледом.

Из ворсинок соткан сон:
в темно-синем небе звезды.
Сплю и чувствую: спасен,
отогреты, млеют кости…

Обожаю этот плед,
этот плед – подарок мамы
с пожеланием побед.
Мам! А я – не самый-самый,

но умелый малый – да.
Ох, икнулось даже. Люди…
Ничего, мам, ерунда!
Сердца сын твой не застудит.