Валерий Гурков - Васильковая Русь

Где-то блеет козлёнок.
Грохнул дверью сосед.
Пёс залаял спросонок,
Я иду на обед.

Я ещё молодой!
Где-то пять, может шесть.
Возле печки удой,
Я за стол, что б поесть.

Да бабуля грозит.
Черпаком от ведра:
Руки мой, паразит!
Выйди вон из стола.

Улыбаюсь я ей
И ромашки в ответ.
Сам к ведру поскорей,
Ведь остынет обед.

Синеокая Русь!
По полям бирюза.
Я исправно молюсь
И смотрю в образа.

Они в красном углу
Тут висели всегда,
Через жизни всей мглу
Нас хранили века.

Вот теперь, помолясь,
Вновь сажусь я за стол.
К косяку, прислонясь,
Бабка треплет подол.

Ей почти уж под сто,
Да в глазах бирюза.
Мне накрыла на стол,
Чтобы я поснедал.

Сами будут потом,
Ведь вначале мужик,
А в руках мать с котом.
Улыбается лик…

Пражская с безумной теплотою осень
Нежит и ласкает в солнечных лучах.
Я же вижу матушку всю в проседь,
Дом родной и ужин при свечах.

Угол в образах завешен,
Да под ними лавка, можно лечь.
Образок и мне на грудь повешен,
Для того, что б душу мне сберечь.

Только в Бога ведь давно нет веры,
Я её по свету белу растерял.
Горя. Много горя я хлебнул без меры,
Да с улыбкой кроткой я его встречал.

Пражская с безумной теплотою осень
Нежит и ласкает в утренней росы слезах.
Я и сам давным-давно уж в проседь
С блеском озорным в синь небес глазах.

Не утратил я души ранимость,
Так же посещает её грусть.
Вот и вновь грущу я о родимой,
Стороне с берёзовым названьем Русь.

Той, что ждёт приблуду-сына
Из далёкой тёплой стороны.
Зазвенит от радости рябина,
И кивнёт черёмуха в мареве луны.

Пражская с безумной теплотою осень
Нежит и ласкает в солнечных лучах.
Только вижу пред собой я ясень
И любовь безмерную в родных очах.

Рядом вижу скромную беседку,
Гроздь рябины у себя в руке
И с собою нежную соседку,
Да собачку на коротком поводке.

Слышу смех её забавный,
Радужный и ласковый такой.
Я вновь молодой да славный,
Потерявший от любви по ней покой.

Пражская с безумной теплотою осень
Нежит и ласкает в солнечных лучах.
Жизнь моя, что призрачная тень,
Протекла, промчалась в миражах.

Нет давно уж дома на пригорке,
На погосте отдыхает мать,
Лишь журавль, что стоит с ведёрком,
Может, продолжает у колодца вспоминать.

Рассвет зарёй стремительно по склону, к горизонту.
Седой мужчина, одинокий, со скрипкою в руке.
Он озабочен, надо дать ответ виконту.
Душа томится, и нервно теребит рука обшлаг на сюртуке.

Граф старый болен. Сын, не любящий оркестра-
Невыгодную вещь, ему сказал продать их всех.
Из уважения к отцу оставить лишь его, маэстро.
Ведь хватит и его для барских всех утех.

Таков удел всех крепостных:
И мастеров, и даже музыкантов.
Принадлежат другим, играя роль немых,
В угоду барства, плюющего на них самих, на их таланты…

И как сказать друзьям об этом?
О том, что пустят с молотка?
Что к каждому из них придёт в семью разгром.
Ведь жён оставят здесь, а не согласных ждёт сибирская тайга.

Волшебник соловей над рощей пролил слёзы.
Сегодня вечером концерт прощальный. Маэстро ноты пролистал.
О как прекрасно пахнут утром розы.
На них взглянув, печально заиграл.
******************************

Уселись гости по местам, маэстро знаменит на всю округу!
И даже все далёкие от музы,
Приехали послушать, что б удивить свою жену или подругу,
Даб не прослыть мужланом, иль прочего конфуза.

Волшебны, словно пенье соловья, поплыли округ звуки
Клавир и скрипки, арфа и кларнет протяжно в душу,
Передавая для других чужой души терзания и муки,
Вдруг в лето, принеся озноб и стужу.

И средь волшебных звуков один играющий поднялся.
Задул свечу, закрыл свою он партитуру, оставив инструмент, ушёл.
А вскоре поднялся другой, затем другой, к концу маэстро лишь один остался.
Но вот и он играть закончил, задул свечу и скрипку аккуратно положил на стол.

Весь красный кинулся к нему виконт:
Что позволяешь ты себе, старик?
Лишь поклонился музыкант в ответ ему во фронт,
И молвил: Я исполнил Вашу волю, Сударь! И взгляд его поник.