М. Ножкин - Будь Человеком

— Может, Федотыч, может. Кроме ремонта дизелей и в тот раз, и в этот есть у меня очень серьёзное задание. И я прошу тебя мне помочь, точнее, не мне, а Родине!

— Какой разговор! — воодушевился Федотыч. — Хоть сейчас. Только скажи — кого, да мы их всех…

Синицын утихомирил его:

— Не сейчас и не здесь. Работать будем тихо и спокойно. Риск очень большой.

— Я не боюсь.

— Знаю. Надёжные ребята у тебя есть? Абсолютно надёжные?

— Есть. Сколько нужно?

— Человека два-три… Кроме тебя. Лучше из тех, кто служил в армии.

— Найду.

— Тогда пойдём, обсудим детали.

Синицын ловко подхватил швабру и, как бы танцуя с ней, удалился вслед за Федотычем.

Танкер «Арзамас» стоял под разгрузкой уже третий день. Больше половины нефти было уже перекачено в портовые терминалы. Работы оставалось ещё на день, и послезавтра — домой.

Раннее утро в этот день выдалось туманным. Небо заволокло облаками, вот-вот пойдёт дождь. Вахтенные матросы в ожидании смены зевали на посту, а один даже полуспал, привалившись к железной переборке.

Жизнь в порту в этот ранний час только-только начиналась. Где-то пробили склянки, где-то басовито гукнул гудок небольшого буксира — а вот он и сам неторопливо выплыл из тумана и деловито побежал вдоль мрачных корабельных громадин, поднимая небольшую волну. Вот он поравнялся с «Арзамасом», сбавил ход и, почти бесшумно скользя по инерции, пошёл вдоль его высокого борта. Двое матросов спустили за борт конец толстого ребристого шланга, и из него так же бесшумно потекла в воду тёмная мазутная струя. Пройдя вдоль всего борта «Арзамаса», буксир обогнул его и проделал ту же операцию с другой стороны, окружая танкер расползающимся нефтяным ожерельем.

Кроме того, по ходу дела матросы вытряхивали за борт буксира большие синтетические мешки с бытовыми отходами, которые мерно покачивались теперь на поверхности, создавая живописную картину вопиющего экологического беспредела.

Быстро выполнив свою «созидательную» работу, буксир отошёл подальше от танкера, прибавил ход и скрылся за корпусами других кораблей, на прощанье приветствуя округу басистым победным гудком. Знай, мол, наших!..

Гудок разбудил дремавшего вахтенного на носу «Арзамаса». Он глянул вниз и охнул. И заорал во всё горло:

— Эй ты, козёл! Ты что наделал? Эй, капитан, командир!

На танкере началась небольшая паника. Захлопали двери, застучали каблуки по трапам.

А в это время к трапу уже подлетали полицейские машины с мигалками. А со стороны моря, отрезая выход из порта, торопился сторожевой катер, оглушая округу заунывным воем сирены.

Дело было сделано.

В плотном автомобильном московском потоке от Белорусского вокзала к центру двигалась с черепашьей скоростью чёрная служебная «Волга» генерала Артамонова. Водитель Дима изнывал от безвыходности ситуации, вертел головой — где бы проскочить побыстрее, — но всё тщетно.

— Во попали! Опять пробка! По Москве теперь быстрее пешком ходить. Машин развелось, иномарок этих наглых. На кирпичи лезут, по встречной полосе гонят. Никакой управы!

Генерал оторвался от папки с бумагами.

— Положение на дорогах, Дима, в точности отражает положение общества в стране.

— Верно, товарищ генерал. Козлы они везде козлы. Вон эта семиклассница на «Мерседесе», ну куда лезет, куда? Жить надоело? И откуда у неё такая машина? Где заработала? В ночную смену?

Зазвонил мобильный телефон. Артамонов нажал кнопку:

— Слушаю.

— Дмитрий Николаевич, вам привет из туристического агентства!

— Спасибо. Как там наши гости?

— Всё в порядке. Гостей приняли тепло. Окружили заботой. Продлили их пребывание.

— Надолго?

— На неделю. Минимум.

— Замечательно. Большое спасибо.

— Правда, гостеприимство дорого обошлось.

— Ладно, сочтёмся славою, ведь мы свои же люди.

— Да… ещё просили передать привет какой-то Кате…

— Понял. Передам. Будь здоров!

Генерал повеселел, ткнул водителя в спину:

— Ты знаешь, кто это написал: сочтёмся славою?

— Не знаю, — признался Дима.

— Вот кто написал, — Артамонов показал рукой на гордый памятник Маяковскому, который медленно и торжественно проплывал за окном автомобиля. — Это он, временно забытый и заплёванный великан Владимир Маяковский. Генерал вдохновенно продекламировал: