Дарья Михеева - Листва. Журнал-студия «Вологда»

Олька шла по бетонке, шустро перебирая кроссовками. В ушах – музыка из наушников, в кудрявых каштановых волосах – бойкий, весенний ветер. Длинные ножки-палочки в светлых джинсах особенно подчеркивали хрупкость ее девичьей фигурки. Руки Олька прятала в карманах синей болоньевой курточки, не забывая при этом прижимать к себе школьную сумку. Вдалеке показались огоньки подходящего поезда. «Воркутинский», – с грустью подумала Оля, расстроенно шмыгнув курносым, веснушчатым носом. Ее кругленькое, обычно смешливое лицо как-то сразу вытянулось и поникло, растеряв свой природный, нежно-розовый румянец. «Значит уже десять, и я опять опоздала. Этот, наверно, уже пришел с работы, орать будет», – Олька недовольно сверкнула своими по-кошачьи зелеными глазищами и прибавила шаг. Ей надо было быстрее в конец Железнодорожной, где вокзал, а за ним – те самые деревянные покосившиеся «шестерки». В одной из них Оля и жила вместе с матерью и отцом.

Наверно, только эта старая «шестерка» и объединяла их маленькую семью. Мать с отцом терпеть друг друга не могли. Наверно, даже ненавидели. Мать работала билетным кассиром на вокзале и не гнушалась случайными заработками: кому воды натаскает, кому грядки вскопает и дров наколет. Любой работе рада была. А отец все пропивал. До копейки. Мать ходила, просила за него, коньяк дорогой уносила, так его и взяли в поселковую пожарную часть. Люди говорили: «Алкаша?! В пожарку?! Да как так можно-то?!» Хоть там только такие и работали. Что уж говорить, пили в Ольховке сильно и все – от мала до велика. Вбежав на крыльцо своего дома, Олька осторожно приоткрыла старую, рассохшуюся входную дверь. Та предательски скрипнула. «Вот облом, по-любому спалилась, сейчас начнется…» – Оля со страху зажмурила глаза. В коридор, качаясь из стороны в сторону, вышел лысый, худой мужик средних лет в полосатой майке-морячке и спортивках с сильно вытянутыми коленками. От него несло перегаром и куревом. – Опять шлялась где-то допоздна со своим ушастым? – прохрипел он, опершись боком на стенку коридора, и пристально посмотрел на Олю красными и узкими с перепоя глазами. – Пап, я у подруги была, у Таньки, можешь позвонить ей, спросить, – голос Ольки дрожал. – Воспитал гулящую девку на свою голову. Пятнадцать лет, а уже с парнями шатается, оторва, – отец достал из кармана спортивок сигареты и закурил, – пороть тебя больше надо было, а мать все жалела, дура. Олька наконец осмелилась зайти в коридор и медленно стянула кроссовки. Отец продолжал, глядя на нее, хрипеть ругательства. Оля собралась с духом и что есть мочи рванула по коридору, стараясь по-быстрому проскочить мимо папы в свою комнату. Но не успела… Он схватил ее за копну кудрявых волос и со всей дури отвесил звонкого леща прямо по голове Ольки.

– Пап, отстань! Где мама? – пытаясь высвободиться, закричала Оля.

– На смене, где еще. Билетерша позорная, – нервно переминая сигарету во рту, он продолжал тянуть Ольку за волосы. – А тебя никто в дом не пускал, оторвам здесь не рады! – отец расхохотался хриплым смехом.

Оля в отчаянии вырвалась из его рук и быстро вбежала к себе в комнату, захлопнув за собой дверь и закрыв ее на шпингалет. – Уроки делай, раз пролезла, и не мельтеши здесь больше, ко мне друзья придут, – проорал ей вслед отец из коридора. – Ты бы лучше проспался, пап! Тебе же завтра на смену, – Олька прижималась спиной к двери, пытаясь унять нервную дрожь во всем теле. Маленькая комната Оли была ее единственным прибежищем. Только тут, среди старых, покосившихся стен с полопавшимися обоями, Олька чувствовала себя легко и спокойно. Пусть здесь все дышало бедностью, и из каждого угла сквозило холодом и неблагополучием, но это было ее укрытие. И что важно – с дверью на шпингалете. Дырки на обоях Олька заклеивала постерами рэп-звезд из модных журналов. Она покупала их на почте, спуская все свои карманные деньги. А рваный линолеум на полу Олю вообще не беспокоил. Из мебели здесь был письменный стол со стулом у окна да небольшой шкаф для одежды, стоявший справа от двери. Но главным раритетом была кровать. Ее металлическая пружинная сетка провисала чуть ли не до самого пола. Олька качалась в ней, как в колыбели.

Наконец, взяв себя в руки, Оля быстренько переоделась в теплую хлопковую ночнушку и залезла греться под одеяло. Из-под подушки Олька вытащила блокнот с потрепанными синими корочками и раскрыла его в месте, где была заложена ручка. Закинув в уши наушники, Олька аккуратным, округлым почерком вывела на чистой странице: «07.05.08. Сегодня был супер-день и супер-вечер! Если, конечно, не считать опять пьяного папку… Сегодня днюха Андрея! Моего ушастого голубоглазика… Люблю! – в курносом носу Ольки защипало, и в уголках глаз выступили маленькие капельки слез. – Вручила моему четкому рэперу его любимую Касту! Новый альбом, как он и хотел – „Быль в глаза“ – очень круто! Сама хочу себе. „Вокруг шум“ – это мега песня, это спасение от всех головняков! Вот же она, простая и понятная истина: „Вокруг шум. Пусть так. Ни кипешуй. Всё ништяк“, – Олька подчеркнула строчку из песни жирной чертой и улыбнулась, на ее щечках заиграли милые ямочки. – Да, Андрюша был счастлив, а я – еще больше. Отмечали, как всегда, на площадке за клубом. Были все: Тимоха, Крюк, Иваныч и хуторские. А потом еще и Громова приперлась со своими подругами-подпевалами. Захотелось ей, видите ли, бывшего поздравить. Никак не может смириться. Андрюха прогнал ее. Чудо мое… А сам потом напился, дурак, приставал. Даже пришлось домой вести. Не люблю его такого… Но прощу. Звонить не буду, спит уже, наверно». Захлопнув блокнот и спрятав его под подушку, Олька устроилась поудобнее в своей «колыбели», натянув одеяло до самых ушей, еще немного с улыбкой помечтала под музыку из наушников и наконец незаметно для себя уснула.