Катерина Комиссарова - Марина и Анна. Лирика

Вас там бомбят, а я не найду дороги.

Здесь много места, а толком нигде не спрятаться —

Я упираюсь в лунную твердь ботинком.

Лунные сели, смыкаясь в лавины, катятся.

Я не готов плясать перед вами, каяться,

Я не готов готовиться к поединку.

Хьюстон, приём! У меня не хватает воздуха!

Это всё, знаете, страшно и неприятно.

Я не могу идти, я стою под звёздами,

А за спиной мне не видно следов обратно.

Как говорят: из-за сниженной гравитации

Чувствуется непривычная невесомость.

Мир сострадает. Общественность тычет пальцем:

Шельма, ведь угораздило так попасться… И

Спорят о справедливости, тешат совесть.

Хьюстон, покуда слышите, то для верности

Вы разгоните чёртовы облака.

Гляньте-ка: на бескрайней лунной поверхности

Не отпечаталась даже моя нога.

2013

ГРАЖДАНИН НИГДЕ

всё проходит по кругу чёртовой каруселью,

и из редкостных судеб я выбираю эту.

гражданин Нигде окончательно оборзел и,

засыпая, командируется прочь с планеты.

как он там ещё не соскучился по системе?

есть ли жизнь во вселенных, где никого не строят?

гражданин Нигде продолжает общаться с теми,

кто, по факту и по статистике, не достоин.

у него во-обще престранные интересы,

он не борется и не служит какой-то цели.

вот скажите, но только честно, предельно честно:

вам неловко, когда вас толком никто не ценит,

не оценивает в процентах,

не клеит ценник.

нам же нравятся нормативы, стандарты, ГОСТы,

мы же фапаем на систему, значки и сцены!

от протеста и медленной шлюпкою до погоста.

нам легко, нам гораздо легче, когда мы вместе.

мы разбиты на атомы, слеплены очень криво.

мы участвуем в линчеваниях и протестах

и рождаемся страшно, чтоб умереть красиво.

мы по сути немного знаем об этом мире,

в кулачке зажимая тающие конфеты.

нас уже сломили, без мора и войн сломили —

полуголых детей чьего-то «добра и света».

гражданин Нигде засыпает счастливым, братцы,

ощущая прохладный вакуум под щекою.

и от щупалец незнакомых протуберанцев,

как от тёплых объятий девушки,

спит спокойно.

2013

ЗААРХИВИРУЙ И СОХРАНИ

[здесь-грустно-и-одиноко-путник] *

пойдём, домой.

мне сухо, как рыбе в банке, и солнце

вошло в зенит.

я вряд ли начну дышать, пусть даже

взойду на мол.

и ты обветшал, но все умерли, не с кем

теперь сравнить.

молчанье – не золото, если спросишь,

молчанье – ртуть.

а годы идут, и ты, видимо, счёт утратил

нолям, полям…

ты был марсианин, и не было крови

в твоём в спирту.

ступая на Марс, ты ни разу не верил,

что он – Земля.

ведь всё умирает стремительно, толком

не осознать.

я пальцами жму на кнопку, только

проходят сквозь…

быть может, пришло то время, чтобы

подняться – над! —

и вот уже лифт небесный минует

последний пост…

но Марс распростёрся здесь, подо мною,

и он фонит.

скажи мне хотя бы слово, разве

ты здесь – один?..

[всех-умерших-путник-заархивируй-и-сохрани

счастливыми-и-возможно-дожившими-до-седин]

*С. Лукьяненко «Спектр»

В ТЕМНОТЕ, У ФУРГОНА С ТИГРАМИ

Как-то глупо выходит: я тут стою, я жду,

Понимаешь, красивый, бронзовый, словно памятник.

На башке – цилиндр: написано на роду —

Вынимать из него кролей, раскачивать маятник,

Визуально – обманывать, внутренне – не жалеть.

Я стою за фургоном с тиграми, как мы условились.

Ты же помнишь? От нервов кровь ползёт, как желе,

От мысли, как я сражу тебя чётким профилем

На фоне разодранной в клочья тушки кроля.

Ну разве же не романтика это, господи?

Есть столько фокусов, чтобы тебя удивлять,

И самому удивляться собственной косности

В вопросах борьбы за женщину.

В темноте

Я слышу, как тигры ходят по клетке, рыкают —

Я голоден, как они,

Во всей остроте,

И кажется, будто тело пронзают пиками.

Один мой знакомый, печальный клоун, сказал:

«Ты, видимо, идиот», когда мы отчалили,

Пьянющие в дым. И я встретил твои глаза,

И понял, как, вероятно, тебя огорчаю я…

Но ты за кулисами жалась с кем-то из труп-

пы, он, ясно же, не имел бородатой женщины.

Я снял цилиндр, представив: из теплых труб

Течёт молоко на эту солому свежую,

И как освежёванный крол висит на крюке,

Моя любовь уродливо в сердце скрючилась.

Какое-то время прятал её в руке.

А потом протянул, набитую, словно чучело,

Всем моим уродством, вылезшим изнутри.