Этьен Экзольт - Песни забытых островов

8.

Июль ползет сороконожкой липкой,

И манит саранча своей прожорливой улыбкой,

Столпились жабы, онемев, у пересохшей лужи,

Собаки воют на прогорклую луну.

Июль ползет, растерянной змеей меняя даты.

Календарей слезает будничная кожа.

Июнь беспечный слыл неосторожным,

И в подворотне был убит безумным братом.

Субботы плен вопьется меж лопаток.

На пляже будешь ты неловок, бледен, жалок.

Вином себя омыв, слов ищешь совпаденье,

И остров нежится в поспешном волн гниеньи.

А в воскресенье, в тень забравшись пальмы,

Чудесно как к мечтам сойти печальным,

На полуобнаженных дев с усмешкою взирая,

Себя и их с одним восторгом глупым презирая.

9.

Застань меня за делом непристойным,

За созерцаньем древних карт янтарных,

Пожелтевших и мрачных, потрепанно-тусклых,

На которых части света еще не увяли,

Не сжались до точности грубой, достойной

Только жадных лжецов и купцов расторопных,

И воинов небесных, с гордостью разрушающих

Стены городов среди джунглей укромных,

Прекрасных завоевателей, чью жажду наживы

Не смогли трясущиеся отклонить астролябии,

И шторма тропические и лихорадки черной нарывы,

И небесные неумолчные хляби

Не сумели заглушить глас мечтаний о золоте.

Застань меня за разглядыванием чудовищ странных,

Тела обвивающих вокруг островов,

Где ныне разбросали пляжные страхи туристы,

Обвини меня в легкомыслии невежественном,

Замахнись хрупким на меня кулаком,

Поцарапай лакированным ногтем,

Угрожая очередной реконкистой,

Обвиняя в непонятной измене,

Упади на колени, закрывая глаза ладонями,

И плачь, сотрясая браслеты запястий,

И кричи, что никого нет в мире меня презренней,

И ты не думала, что я способен на такое.

Вынуди меня обнять тебя и обещать,

Что больше я тех книг никогда не раскрою.

10.

Солнце всходит на небо как мертвый тиран,

Был искусен улыбчивый таксидермист.

Хитроумных министров засохший обман

Часовщик поддержал, заведя механизм.

Поднимает оно раскаленную длань

И приветствует подданных, в страхе немых,

И ликует толпою под ним океан,

И в безумии остров от страсти вопит.

Он кустарников рвет на себе кружева,

Лепестков изувеченный шелк раздирает,

Гроты в скалах зияют созвездием ран,

Проповедуют слизь всех карьеров стигматы.

Иссуши меня, взбей, изнасилуй волной,

Я раздвинув лагуны лежу пред тобой,

И со дна всех колодцев скорей собери

Все последние капли, что они берегли.

Пусть улитки засохнут в спиралях своих,

Навсегда я хочу, чтобы жаб голос стих,

Пусть пустыней сойдут все густые леса

Черви станут молитвой в устах мертвеца.

11.

Поднимись по реке от пугливого моря,

Не жалей ты для топок самородков угля.

Распугай крокодилов и в болотистой пене

Пусть исчезнут они, проклиная тебя.

Приготовь на обед ты блудницу-пиранью,

Обглодай, у сестер всех ее на виду,

Пусть тебя назовут они зверем жестоким,

Будут видеть в придонном полночном бреду.

Проведи пару дней во дворце лихорадки,

За столом у прекрасной и юной хозяйки,

Проберись в ее спальню, обнажи ее плоть,

Из груди ее гной пусть заполнит твой рот.

Если древние храмы тебя привлекли,

То налево ты взор свой тотчас обрати.

Видишь ров и канал, жертв былых черепа

И по крови тоскует вся в кувшинках вода.

Если ищешь ты золото – вправо смотри,

Где разбились другие уже корабли,

И скелеты оскалились в жажде любви,

И мечтах о двух метрах червивой земли.

Ты штурвал поверни и на скалы направь,

Превратится пусть греза в тоскливую явь,

Чтобы тем, кто придет за тобою вослед

Улыбался обвитый питоном скелет.

12.

Я полз под дождем, обнаженно – усталый,

От неба боясь восхищений крылатых,

Все видя вокруг вожделением смрадным,

Лишь похотью влажной всецело объятый.

Скользили гекконы в припадке смешливом,

Луна угрожала беззубым приливом,

Блудила весна в лягушачьих напевах,

И ртутный мой путь бился в горестных петлях.

О где ты, мой милый любовник и мать,

Для всех моих отпрысков, коих зачать,

В тебе я хочу, вожделея тебя,

Как юного плаха влечет короля.

Под этой глумливой хрустальной луной

Меня ты пронзишь своей жгучей стрелой,

Чтоб стал я тобою одним одержим

В сем мире иных не желая мужчин.

Мы в скользких сожмемся с тобою объятьях,

Мой брат многострастный, моя пульмоната,