Этьен Экзольт - Песни забытых островов

И красавицы на страницах истерзанных

Улыбались нам из-под коротких юбок.

На прикладе разбитом чужие молитвы,

Все деньги исчезли в гнилых поцелуях.

Семя свое изливая над полем битвы,

Я считаю ангелов на кончике пули.

5.

Ничего уже не снится, не сверкает, не пьянится,

И предательским соблазном не влечет к своим устам.

Нет уж губ, что поцелуем смерть забыть о нас заставят,

Не осталось подозрений, радость что несут сердцам.

О предательства искусстве позабыли, как о чувствах,

Что бессонницу пророчат и дрожащие мечты,

И в неверии ревнивом уж никто не пишет письма,

Чтоб супругов опорочить сладострастной похвальбой.

Стало чистым все и легким, верным и смущенно-скромным,

Позабыло об улыбках, переменчиво кривых,

За которыми скрывались вдохновенные подлоги

И восторженного блефа одурманенная сыпь.

6.

Оскопленная тень, извиваясь, кричит

И растерянный хищник смущенно рычит.

Плоть отчаянной яркостью ищет обман,

Чтоб о смерти забыть, что бредет по следам,

И о камень стучит и звенит на стекле,

И лукавит и грезит и вьется во мгле,

И крылами рассвет прогоняет, смеясь,

И нас нежно ласкает, притворно глумясь.

Между пальцев течет рассудительный гной,

Что иные зовут неотступной судьбой,

На плече расцветает нарыв золотой

И разверстая рана чарует собой.

Словно кровь в тишине полнолунного сна,

Мои мысли текут, соблазняя слова.

Снова вижу я в чуть приоткрытом окне

То, что сквозь лихорадку является мне

На далеком, слепом, каменистом холме,

На кургана согбенной в рыданьях спине,

Посреди тех лесов, изгоняющих сны,

Чьи деревья для виселиц только годны,

Если ж их на корабль для мачты привлечь,

То чудовищ морских воспылает вдруг желчь,

Будут к судну тянуться они и шипеть,

И ко дну его бросят и над ним будут петь,

Посреди того леса, где каждой весной

Спорят крыса и муха о жизни гнилой,

Головою поникнув, мужи хоронили

Гроб с девицей, что в жизни над ними царила.

Место им в кабаках, где я часто лежал,

Где мне пьяный матрос пустотой угрожал,

В ловкой драке где зубы я часто терял,

Незнакомцев ласкал, забывал, засыпал.

Но я вижу тоску в их глазах неживых,

На губах, от рождения бледно-немых.

Каждый помнит о деве лишь несколько слов,

Горсть земли первым каждый бросить в яму готов.

Никому не любовница, никому не жена,

Всем желанна и все ж никому не верна,

Волос черный как радость убийцы-слепца,

Грудь невольно взволнует и родного отца

И желанье растраты возбудит у скупца.

Руки силой полны, и укусом маня,

Губы тонкой волной свет приветствуют дня.

Нет на шее витка от веревки тугой,

Вены целы и яд не уродует кровь,

Ни болезни, ни злого убийцы рука

Не коснулись сей девы, но смерть нелегка

Для нее оказалась и множество дней

Неустанно она танцевала пред ней.

И кричала и пела, металась она,

Пробужденья лишенная равно как сна

Сотни лекарей ложа вокруг собрались

Пожимали плечами и злобно клялись,

Что недуга сего не видали досель,

Видно ветер принес его с дальних земель.

И предсмертный портрет был давно уж готов,

И нежнейший составлен о ней некролог,

Только жар не сходил с помутневшего лба,

И стонала, кричала и выла она,

Ни мгновенья не ведая тихого сна.

И собравшись вокруг, горевали мужи,

Не способные с жизнью ее разрешить

Неуверенный спор, полный муки святой,

Где забвенье плетет оскорбительный вой.

Ни один не посмеет жизнь ее прекратить,

Даже жребий не сможет ту волю явить.

Но был куплен одним чернодревный тот гроб,

А другой сплел веревки для нежных оков,

Третий саван соткал, черным шелком скорбя,

Умереть в нем могла бы и дочь короля.

На согбенных плечах ноша их тяжела,

Под дождем ненавистным размокла земля,

Сапоги утопают в благовестной грязи,

Никого в этом мире невозможно спасти.

Лучше на ведьмовском бесприютном холме

Похороненным заживо быть в темноте,

Чем в палате кровавой, задыхаясь, хрипеть,

Излечиться, вернуться на фронт, умереть.

7.

Кролики, птицы, девы-убийцы,

Ловкие, скромные, как ассирийцы,

Как ненадежные бледные тени,

Словно кривые сомкнула колени

Призрачно-юная, нежно-немая,

Дочь искажений, бессмысленно-злая.

Вновь одурманена гневом неслышным

Видит с двухскатной и призрачной крыши:

Змеи-цветы над отчаяньем рыжим,

Белые мамонты в небе Парижа.